Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

При виде множества кушаний лица озарились радостным оживлением, и я решил, что уж теперь-то, в столь располагающем настроении, они предадутся философской беседе. Однако тут старший жрец отверз уста для того лишь, чтобы заметить, что оленина не очень выдержана, хотя он приказал подстрелить оленя за десять дней до обеда.

- В ней нет того аромата, - продолжал он, - боюсь, вы даже не заметите, что ели дичь.

Жрец, сидевший рядом с ним, понюхал блюдо и, утерев нос, воскликнул:

- Ах, ваше преосвященство, вы чрезмерно скромны, ваша оленина превыше любых похвал! Всем известно, что никто не умеет так выдержать оленину, как повара вашего преосвященства!

- А куропаточки! - перебил другой. - Таких я нигде не едал!

Его преосвященство хотел что-то ответить, но тут еще один гость завладел вниманием общества, похвалив поросенка, которого объявил неподражаемым.

- Полагаю, ваше преосвященство, - сказал он, - что его тушили в собственной крови!

- Что же, раз его тушили в собственной крови, - подхватил сидевший рядом шутник, кладя себе огромный кусок, - теперь мы его потомим в яичном соусе!

Эта остроумнейшая шутка вызвала продолжительный хохот, и веселый жрец, решив не упускать удобного случая еще больше отличиться, заявил, что попотчует присутствующих славной историей о поросятах.

- Такой отличной истории, - воскликнул он, трясясь от смеха, - вы еще никогда не слыхивали! Жил у меня в приходе фермер, который ужинал не иначе, как уткой с драченой; так вот этот самый фермер...

- Доктор Толстогуз, - вскричал его преосвященство, - позвольте мне выпить за ваше здоровье!

- ... так вот, любя утятину с драченой...

- Доктор, позвольте положить вам крылышко индейки, - перебил его сосед.

- ...так вот, этот фермер, любя...

- Да полно вам, доктор, скажите лучше, что вы предпочитаете - белое или красное?

- ...до того любил дикую утятину с драченой...

- Осторожно, сударь, не то вы угодите рукавом в подливку.

Оглядевшись, почтенный жрец убедился, что никто не расположен его слушать, тогда он попросил стакан вина и утопил в нем свое разочарование заодно с историей.

Беседа и вовсе теперь сменилась беспорядочными возгласами; насытившись сам, каждый принялся усердно потчевать соседа.

- Превосходно!

- Неподражаемо!

- Позвольте предложить вам поросенка!

- Нет, попробуйте грудинку!

- Я ничего вкуснее не едал!

- Чудесно!

- Восхитительно!

Этот назидательный диспут длился в течение трех перемен, что заняло несколько часов, и пиршество окончилось только тогда, когда уже никто больше не в силах был проглотить хотя бы еще кусок или вымолвить хотя бы одно слово.

Когда людям предписывается воздержанность в одном, то вполне естественно, что они стремятся с лихвой вознаградить себя в чем-нибудь другом. Посему здешние духовные лица, особливо люди преклонных лет, полагают, что, воздерживаясь от женщин и вина, они получают право свободно предаваться всем прочим радостям, и вот иные из них встают по утрам только для того, чтобы посовещаться с экономкой об обеде, а когда он съеден, пускают в ход всю остроту ума (если обладают им) на обдумывание следующей трапезы.

Злоупотребление вином, пожалуй, более простительно, ибо один стакан незаметно кличет другой и жажда разгорается еще сильнее. Путь этот обманчив и бодрящ, серьезные веселеют, грустные утешаются, и можно даже отыскать оправдание этому у классических поэтов. Что же касается еды, то после утоления голода каждый лишний кусок несет с собой отупение и недуги, и притом, как сказал поэт, их соотечественник {4}:

Плоть ублажая, умерщвляем дух,

К божественным речам слуга порока глух.

Теперь вообразим себе на мгновение, что после пиршества, вроде вышеописанного, когда вся компания сидит вокруг стола в летаргическом оцепенении, отяжелев от супа, поросятины, свинины и грудинки, в окно вдруг заглянет голодный нищий, худой, весь в лохмотьях, и обратится к собранию с такими словами:

- Уберите-ка салфетки из-под подбородков. Голод вы утолили, а все, что вы съедаете сверх того, - мое и должно быть возвращено мне. Вам оно дается для облегчения моей нужды, а не для того, чтобы вы обжирались. Как может утешать или поучать других тот, кто вспоминает, что он жив, лишь мучаясь от дурных последствий плохо переваренной пищи. Пусть вы глухи к моим словам, как подушки, на которых восседаете, но общество не одобряет распущенности своих, духовных пастырей и осуждает их поступки с особенной суровостью!

И ответить на подобную отповедь они могли бы, по-моему, только так:

- Друг, ты утверждаешь, что общество нас осуждает и питает к нам неприязнь? Будь по-твоему, но если это и правда, что нам за дело. Мы будем проповедовать обществу, а оно нам - платить, любим ли мы друг друга или не любим.

Письмо LIX

[О том, как сын китайского философа и прекрасная пленница освободились

от рабства.]

Хингпу - к Лянь Чи Альтанчжи, через Москву.