Не следует думать, что он имел такую славу в те времена из-за силы тела; но, человек умный и посвященный в небесную мудрость, он словно пролил свет на философию, погруженную в глубокий мрак… Он победил вепря, покончив с распущенностью людей, а лев – это безрассудное стремление к неподобающим целям. Точно так же, связав надменного быка, он усмирил неразумный гнев. Он изгнал из мира трусость в облике Керинейской лани. Был и другой подвиг… когда Геракл вычистил огромное количество навоза… другими словами, отвратительную скверну, которая уродует человечество. Он разогнал птиц, ветреные надежды, которые пожирают нашу жизнь. И многоголовую Гидру, наслаждение, которое, если его рубить, вновь начинает расти, он прижег огнем нравственного наставления…[391]
Между тем киники и стоики не единственные философские школы, которые обсуждали эти вопросы. По утверждению великого римского поэта Лукреция, у эпикурейской доктрины не было времени на праздное уничтожение чудовищ: «Зияющая пасть того Немейского льва или щетинистого аркадского [то есть эриманфского] вепря – какой вред способны они причинить нам сегодня?» Для Лукреция человек, который действительно заслуживает места среди богов, не крутой парень, просто избавившийся от горстки диких зверей, а личность истинно воодушевленная. Воодушевленная не кем иным, как эпикурейцем, который победил и изгнал из своего разума «словами, а не оружием» таких нравственных врагов, как гордыня, подлость и потакание своим желаниям[392]. Избавление человечества от страха – а именно это, по мнению эпикурейцев, сделал их родоначальник – стоит бесконечно больше всего того, что было достигнуто посредством накачанных мускулов и мощной дубины.
Подобно всем греко-римским мифам, сказания о Подвигах представляли собой часть замысловатой сети повествований об интригах и махинациях, о любви и ненависти, в которую были вовлечены боги и их отношения с людьми. Эта сеть, сотканная и поддерживаемая сказителями и их слушателями, вписывалась в сложную систему религиозных верований и ритуальных практик – систему, которую мифы подкрепляли, истолковывали, а порою и ставили под сомнение. В какой-то момент эти верования и практики перестали являться доминирующим способом взаимодействия с миром, однако еще длительное время после этого мифы продолжали демонстрировать невиданную живучесть – правда, в несколько иных формах.
Чтобы исследовать этот вопрос детальнее, мы начнем с периода от поздней Античности до Возрождения. Нас интересуют два аспекта. Во-первых, этический: следует ли рассматривать деяния Геракла в положительном или отрицательном ключе – либо в их сочетании? Во-вторых, Геракл передвигался по обширным территориям, простиравшимся по всему Средиземноморскому региону, а порою и за его пределами. Сохранившиеся в памяти или выдуманные следы его присутствия играли значимую роль в сознании многих людей, населявших те места; а это относится, в частности, к вопросам управленческой политики.
Относительно нравственной стороны образа Геракла мы находим массу свидетельств в литературе и иконографии христианской Европы. Первые отцы христианской церкви расходились во мнениях по поводу заслуг Геракла. Тертуллиан высмеивал право героя на почитание в качестве божества:
…Если божественность дана Геркулесу за храбрость, так как он все время убивал разных зверей, то что в этом удивительного? Не убивают ли зверей, и притом куда более свирепых, в одиночку сражаясь со многими, преступники, брошенные зверям, или гладиаторы, цена которых ничтожна?[393], [394]
Лактанций придерживался схожей позиции, хотя тон его был менее уничижительным: