Греческая мифология, сформировавшая наше сознание

Что же славного в том, что он одолел льва и вепря, что поразил стрелами птиц, что вычистил царский хлев, что победил женщину-воительницу и отнял у нее пояс, что убил необузданных коней вместе с хозяином? То были деяния могучего мужа, то есть человека. Те, над кем он одержал победу, были слабыми, смертными существами… Самое же славное – укротить душу, сдержать ярость, чего тот [герой] никогда не делал и не мог [сделать][395], [396].

Между тем альтернативный и набирающий популярность подход был призван не только подчеркнуть добродетели Геракла, но еще и провести аналогию между этим величайшим языческим героем и Христом, особенно в отношении их способности встретить и преодолеть саму смерть (точка зрения, изложенная в «Первой апологии» Иустина Философа, ок. 155 г. н. э.)[397]. Наглядное доказательство того, что Геракл мог занимать место в воображении первых христиан, присутствует в ряде настенных рисунков, сохранившихся в камере N в катакомбах IV века на Латинской дороге в Риме. Хотя в изображениях преобладают сцены из Ветхого и Нового Заветов, получил свою долю внимания и Геракл, принимающий откровенно героические позы. Они напоминают о его способности биться с чудовищными противниками (Гидрой; змеем, охранявшим золотые яблоки; Цербером) и – что наиболее важно для физического и духовного расположения этих изображений – даже преодолевать смерть как таковую. На одном из рисунков Геракл возвращает умершую Алкестиду ее мужу Адмету, победив Танатоса, бога смерти; в качестве подтверждения способности выходить за границу между жизнью и смертью он крепко держит трехглавого Цербера за ошейник(и)[398].

Геракл, Адмет, Алкестида и Цербер. Настенная живопись в катакомбах на Латинской дороге, Рим. IV в.

Photo De Agostini / Getty Images.

Немногие постклассические описания противников Геракла, с которыми ему пришлось столкнуться, совершая Подвиги, способны превзойти представления Данте об Аде, приведенные в его знаменитой поэме[399]. Цербер Данте, омерзительный надзиратель третьего круга Ада, мучает души чревоугодников, утопающих в грязи и мокнущих под нескончаемым дождем: «Его глаза багровы, вздут живот, / Жир в черной бороде, когтисты руки; / Он мучит душу, кожу с мясом рвет»[400], [401]. Находящийся глубже в Аду Герион, который переносит Вергилия и Данте с седьмого на восьмой круг, не менее отвратителен, но уже в ином ключе[402]. Как и подразумевает его «образ омерзительный Обмана», Герион обладает сразу несколькими формами, однако природа его множественности выходит далеко за рамки тройственности, какую ему приписывает классическая мифология. У него гладкое лицо обыкновенного мужчины, но при этом покрытые шерстью лапы и переливающееся тело рептилии, которое заканчивается ядовитым жалом, подобно скорпионьему. Противоположностью противников Геракла выступает, естественно, Геракл собственной персоной: для Данте он не эквивалент Христа, а славный исполнитель (подчеркнуто) великих деяний, воплощение добра, восстающего против зла[403].

Сверхположительная оценка Геракла, являвшего собой Бога на земле, присутствует в «Уроках из Овидия» начала XIV века[404]. И правда, в Средние века, вплоть до Возрождения, Геракла широко представляли как восхитительное воплощение «активной жизни» и символ победы добродетели над пороком – особенно «добродетели силы»[405]. В «Рассказе монаха» из «Кентерберийских рассказов» Чосера повествующий пополняет перечень достоинств Геракла:

Герой, который в славе пребывал,
И с облегченьем, с радостью я внемлю
Тому, как наполняют славой землю,
Как низкий званьем славен и велик
Стал и пребыл. Его победный клик
Бодрит мне душу и дает отраду[406].

Уильям Блейк. Герион спускает Данте и Вергилия в Злые Щели. Иллюстрация к «Божественной комедии» Данте Алигьери. 1824–1827 гг.

National Gallery of Victoria, Melbourne. Felton Bequest, 1920.

И все же Геракл стал жертвой судьбы – бросая игральные кости, та порой несет разрушения: своей гибелью он обязан Деянире и смертоносному хитону, который она, не ведая правды, отправила ему:

Клянусь я небом, правы мудрецы те,
Что заповедали нам: «Братья, бдите:
Кто не обрел внимающих ушей,
Не соберет плодов своих речей»[407], [408].