Грех во спасение

Она поцеловала князя в щеку, он ласково погладил ее по руке и вновь откинулся на подушки. Даже это небольшое движение вызвало у него сильнейшую одышку, и он на какое-то время закрыл глаза, но потом открыл их и выжидательно посмотрел на девушку:

— Ну, что там, деточка? Не томи душу!

Маша с торжеством оглядела князя и княгиню и весело улыбнулась:

— Все устроилось наилучшим образом: без всякого сомнения, я скоро должна получить письменное разрешение Государя на поездку в Сибирь.

— Маша, но как тебе удалось? — ахнула потрясение княгиня. — Неужели ты сумела пробиться к императору?

— Не только сумела, но и собственноручно вручила ему прошение. Государь соизволил поговорить со мной и даже три раза поклонился мне во время нашей беседы.

— О господи! — опять ахнула княгиня, прижала ладони к щекам и переспросила:

— Император разговаривал с тобой?

— Да, он спросил, знаю ли я, что представляет из себя Сибирь. Сказал, что я буду там несчастна. И еще, — Маша слегка покраснела, — ему все-таки стало известно, как я проникла в Петропавловскую крепость, и он меня заверил, что теперь она охраняется гораздо надежнее, чем прежде…

— Боже мои, — прошептала княгиня, — и после этого он пообещал тебе разрешение?

— И это еще не все! — улыбнулась Маша. — Вы не поверите, но, кроме графа Мюллера, который помогал мне изо всех сил, самое большое содействие мне оказали граф Лобанов, и… вы ни за что не догадаетесь, кто еще! — Она секунду помолчала, как бы давая возможность Зинаиде Львовне и Владимиру Илларионовичу самим назвать имя ее покровителя, но они смотрели на нее с прежним недоумением, и Маша сжалилась:

— Сам великий князь Михаил Павлович!

— Ты шутишь, Машенька? — сказала княгиня с явным недоверием. — Совершенно невероятно, что его высочество соизволил помогать тебе после того, что случилось.

— В том-то и дело, — Маша пожала плечами, — я сама очень удивлена подобным обстоятельством, но его высочество был очень мил со мной и даже выразил сожаление, что Мите определено столь жестокое наказание.

Княгиня покачала головой, а Владимир Илларионович притянул Машу за руку к себе и поцеловал ее в лоб, потом снова откинулся на подушки и задумчиво проговорил:

— Кажется, я начинаю верить, Машенька, что у тебя кое-что получится…

И опять полетели день за днем, месяц за месяцем в ожидании, когда Машу вызовут в императорскую канцелярию и вручат разрешение ехать в Сибирь, чтобы разделить судьбу будущего мужа.

В связи с этими событиями отъезд Антона был отложен.

Теперь он должен был отправиться в дорогу вместе с Машей.

Горничную Катю было решено не брать с собой: вряд ли стоило подвергать ее слишком тяжелым испытаниям, если побег удастся осуществить. К тому же каждый лишний человек мог стать для них непосильной обузой. Впрочем, Маша полагала, что месяц пути она как-нибудь переживет без служанки, а на месте, вероятно, не составит особого труда нанять хорошую девушку или даже двух для помощи но хозяйству.

Но самое главное, за всеми предотъездными хлопотами постепенно сглаживалось и отпускало ее чувство вины, испытываемое с того самого горького момента, когда Алексей вернул ей ее обещание выйти за него замуж. Да и прощание их на борту «Рюрика» прошло тоже не лучшим образом — как-то неловко, скованно, почти на бегу. Алексей был настолько занят, его так часто отвлекали по разным вопросам, что он не сумел выкроить и полчаса, чтобы как следует попрощаться не только с Машей, но и с родителями, и с Гагариновыми. Они так и не сумели побыть наедине, и Маша очень жалела, что не успела сказать Алексею перед разлукой все благодарные слова, какие необходимо было сказать на прощание. Слова эти не смогли бы, конечно, утешить Алексея, но, возможно, как-то сгладили, уменьшили горечь расставания.

Вполне вероятно, их прощание прошло так скомканно отчасти еще и потому, что оба чувствовали себя неловко в присутствии родителей Алексея. Маше все время казалось, что и сам барон Кальвиц, и особенно баронесса смотрят на нее с осуждением: ведь сын, бесспорно, довел до их сведения, что женитьба его на Маше расстроилась, и не по его вине. И Маша читала откровенное разочарование в глазах невысокой красивой женщины — матери Алексея, на которую так походил ее бывший жених, и укор в глазах его отца, седого гордого старика: он не в пример жене не проронил ни слезинки, расставаясь с сыном на долгие два года, и только но твердо сжатым губам да желвакам, выступившим на его лице, можно было понять, сколь сильно он переживает предстоящую разлуку с сыном.

После того как «Рюрик» отошел от причала, Кальвицы быстро раскланялись и уехали. Владимир Илларионович посмотрел вслед их экипажу, покачал удрученно головой и тихо заметил:

— Крепко обиделся Федор Иоганнович, ох крепко!..