Громовержец. Битва титанов

Скил расхохотался. Он был весел чрезмерно. Уже предвкушал встречу сладкую с вдовушкой своей. И еще кое-что… злопамятен был Скил. Жив и это приметил, вздохнул, сказал прямо:

— Ой, злой ты, Сокол, будто и не рус ты! Тот осклабился, обнажая в улыбке мелкие острые зубы, подтвердил на своем наречии родном, непривычном теперь в его устах:

— Ми таки луда, биды нэ прощем! Жив покачал головой. Огляделся. А дружины боевые уже строились, ждали его слова. Промедление могло обернуться бедой. Откуда-то издали, с левого края берега, быстро шел к нему Дон — без шелома, в синем шелковом корзне на голое тело, весь в крови, разгоряченный и довольный. Жив его сразу остудил.

— Тебе, брат, море держать и берег хранить! — сказал, как приказал.

Дон опешил, замер на полушаге.

— А дворец Кронов? — вырвалось у него изо рта. — Кто брать будет?!

— Треть людей возьмешь, своих, отборных мореходов… нет, четверть, — поправился Жив, — и на струги!

— Ой, брат, — рассердился Дон, — на горло наступаешь! Воли не даешь! Мне с папашей самому посчитаться надобно, а ты все руки-ноги вяжешь!

Жив не растерялся, выслушал спокойно. И ответил так же:

— Отца нет сейчас в палатах. На Донае он — войной на сестру нашу, на Рею пошел. Большим походом! Потому и мы здесь.

Дон осерчал совсем. Налился багрянцем, глаза из орбит вылезли. Казалось, вот-вот набросится с кулаками. Но Жив стоял открыто, развернув плечи, не пряча глаз. Теперь он мог все говорить.

— Что ж ты раньше молчал! — Дон выхватил из тупы заплечной дротик каменный, ухватил обеими руками и переломил с треском. Зол был Дон, столько дней последних тешил себя, что идет в гости прямо к отцу-батюшке, что посчитается с ним за все. А тут такое дело!

— Ладно, — наконец проворчал он. — Иди! А мне и пятой части хватит, двух дружин. Не бойся, Жив, в спину тебе не ударят. Прикрою!

Выгружали все необходимое споро, но без суеты. И к горам далеким от берега. Олимпийским, шли не на рысях. Волокли за собой малые камнеметы, бадьи с горючей водой, бревна да брусья для лестниц при-ступных. Обозом и здесь верховодил Овил. Оправился он после боев на Скрытне, молодая женушка ему раны подлечила. Понукал воев. Понукал дев и жен, молодых, зрелых — и они со Скрытая ушли, одна доля с мужами, куда денешься, раз такое дело. К штурму на ходу готовились. Недаром в учениях мучились по склонам острова. Жив подбирал горы похожие на здешние, чтоб привыкали, рассказывал, где какая опасность будет ждать. Много чего рассказывал. Но не все. Везде свои тайны есть, недаром кожи переворачивал в подземелье Диктейском.

Вот и теперь как-то получилось, что Ворон взял бразды правления над войском. Не заметили смельчаки отчаянные, куда их князь-княжич подевался, разгорячены были — все думы о крепости неприступной, об Олимпе! Волокли огромное бревно за собой, на скатах волокли. К бревну был тяжеленный бараний лоб приделан из бронзы литой. Но знали — ведь много среди них было княжичей, Кронидов, сотников опытных — что ворота Олимпийского терема Крона, никаким лбом не прошибешь!

— Врасплох бы брать, — кряхтел на ходу Хотт, вспоминал жену, детей, — а мы на копье премся! Где Жив, о чем думает он?!

А Жив с малым отрядом, со Скилом верньм бежал окольными путями, за грядами горными и валунами, дальним путем. Жив знал, что не одни ворота золотые, парадные ведут во дворец Крона. Главное, успеть раньше Ворона, хоть на полчасика… но раньше!

Крон с острой жалостью, кривя лицо морщинистое, поглядел на лежащего жеребца. Вороной умирал, уже судороги пробегали по его мощному, мускулистому телу. Не помочь животине ничем.

— Что ж ты. Черныш! Друг ты мой верный!

Сам вонзил меч под крутую скулу, в шею, где билась толстая жила главная. Ударила кровь ключом родниковым. Ничего, так будет лучше, без мучений уйдет из жизни. Бедный, бедный…

Крон резко развернулся.

Князь северян шел прямо на него. Белая кобылица стояла далеко, клонила голову, будто прощаясь с кем-то. Благородный! — подумал про себя Крон, усмехнулся. Отбросил помятый, искореженный шелом — теперь от него толку не было. Да, так голове вольнее, свежий ветерок обдувает голову. Вытащил последний нож. Метнул в Купа. Тот отбил нож мечом, играючись, на ходу. Меч тоже оставался последний, единственный. У первого клинок надвое разлетелся — булатный, харалужный клинок особой ковки! — знать, удар был непростой. Ну да ничего, ему и одного хватит, чтобы справиться с этим мальчишкой. Крон откинул полу алого корзна, тряхнул седой головой — волосы разметались по плечам.

— Отступись! — крикнул, подходя на три шага Куп. — Иди назад! И мои вой не ступят дальше твоих веж!

Крон не ответил. Рассмеялся, сипло и надменно. Сейчас он убьет этого наглеца. И не будет жалеть о нем — нисколько! будто не руса, не человека убьет, а на охоте веселой зверя завалит дикого, вот так! о чем тут говорить! Поглядел на противника из-под седых бровей, грозно и покойно, без истовой ненависти, без злобы.