Гунны — страх и ужас всей Вселенной

«Великий король (царь – В.А.) гуннов Аттила, рожденный от отца своего Мундзука, господин сильнейших племен! Ты, который с неслыханным дотоле могуществом один овладел скифским и германским царствами, который захватом городов поверг в ужас обе империи римского мира и, – дабы не было отдано и остальное на разграбление, – умилостивленный молениями принял ежегодную дань. И со счастливым исходом совершив все это, скончался не от вражеской раны, не от коварства своих, но в радости и веселии, без чувства боли, когда племя пребывало целым и невредимым. Кто же примет это за кончину, когда никто не почитает ее подлежащей отмщению?»» (Приск).

Поскольку Приск, служивший в восточной части Римской империи, именовавшейся на греческом языке, все более вытеснявшем в ней латынь, язык «природных римлян», «Ромейской василией» («Римским царством»), писал свою «Историю» по-гречески, текст погребальной песни был переведен на латынь, вероятно, самим Иорданом и потому, возможно, не может считаться идентичным. Некоторые авторы (преимущественно немецкие – например, Клюге, но и британские – например, Томпсон), почему-то сомневались в наличии у гуннов собственной поэзии и песенного творчества. И потому утверждали, что данная погребальная песнь (как и песни, исполнявшиеся на пирах у Аттилы) были, якобы, не гуннскими, а готскими. Однако вряд ли следует так низко ставить гуннов, чтобы предполагать, что на своих пирах и на похоронах своего величайшего властителя они слушали песни в исполнении чужого, фактически, покоренного ими германского народа, принуждаемого гуннами к уплате дани и военной службе.

Смерть Аттилы, опьяненного любовью и вином, в брачную ночь, представлялась Иордану «постыдной». Приск, вероятно, был нейтральнее в своей оценке обстоятельств смерти «Бича Божьего». С гуннской же точки зрения, судя по приведенному выше погребальному песнопению, он был «счастливцем», умершим не от раны, а в радости и веселии, смертью истинного гунна, подлинно царской смертью. Ибо, хотя гунны были неустрашимыми воителями, у них хватало жизненной мудрости и умения жить, чтобы счесть счастливцем того, кого боги призвали к себе в миг величайшего блаженства. Эта жизненная позиция, отраженная уже Приском в его посольских записках, полностью противоречит тому, чего ожидали от своих царей-воинов в их смертный час германцы. Буквально одержимые идеей желательности героической смерти в бою, или, по крайней мере, с мечом в руке и с именем Вотана-Одина на устах, открывающей истинному мужу путь в Валгаллу-Вальяскальв. В отличие от «позорной», «соломенной», «коровьей» смерти в мирной обстановке, недостойной не только царя, но и всякого свободного воина. Если бы сохраненная автором «Гетики» погребальная песнь была действительно готской, а не гуннской, Аттила предстал бы в ней павшим с оружием в руках в геройской схватке. И проведшим ночь любви не в земном мире – Мидгарде -, в объятиях смертной Ильдико, а в небесном мире – Ас-гарде, с одной из вечно девственных воительниц-валькирий бога мертвых и шаманов Вотана.

Кстати, гуннский народ уже не впервые был свидетелем подобной смерти своего царя. Октар, брат отца Аттилы, правивший гуннами вместе с Ругилой, тоже, как мы помним, умер от опьянения и объядения в разгар веселого пиршества после победы гуннов над бургундами.

«Все, что я выпил и съел на пирах, чем уважил я похоть,
Стало моим, а иное богатство осталося втуне»,

как говорится в эпитафии царя Ассирии Сарданапала (если верить «Походу Александра» греко-римского историка Флавия Арриана).

Заключительные слова песни («не от вражеской раны, не от коварства своих») говорит о том, что гунны не винили красавицу Ильдико в смерти своего царя. Вряд ли можно представить себе иное общество, кроме гуннского, в котором самое простое объяснение смерти властителя восприняли бы как самое естественное. Причем признав его таковым безо всяких дискуссий. Случись подобный казус лет, скажем, через 1000, Ильдико пытали б до тех пор, пока бы она не признала себя злой колдуньей, альруной или галиурунной (выражаясь языком автора «Гетики»). Чародейкой, наведшей на Аттилу порчу. Подмешавшей ему яд в приворотное зелье, которым присушила царя гуннов, чтобы завлечь его в свои сети, и т.д. А что пришлось бы испытать несчастной в наши дни, при современных методах допросов, полиграфов, детекторов лжи, «сыворотки правды» и прочего, страшно себе даже представить.

Правда, юной супруге Аттилы пришлось-таки пережить несколько неприятных часов. Разве приятно ей было сидеть всю свою первую брачную ночь рядом с мертвецом на ложе, залитом его кровью, под которой совсем не видно было маленького пятнышка крови, свидетельства сохранения девушкой невинности до вступления в брак с «Бичом Божьим»?