и звук, и отзвук: из разных книг

Аллаверды к тебе, мой милый!
Ты видишь, я еще не пьян,
а потому в пирушке мирной
хочу и я поднять стакан.
Ну кто не знает, северяне
не любят говорить красно.
Но этот запах из марани!
Но это красное вино!
Я век бы жил анахоретом,
но, если теплится огонь,
я так скажу: живи поэтом! –
и к сердцу прислоню ладонь.
Давай, Шаво, крути шарманку,
крути, выкручивай до дна!
Скажи, за душу наизнанку
не мало ли –   глоток вина?
За душу ребрами наружу
не много ли –   вина глоток?
Верти, верти, бери за душу,
лей родниковый кипяток…
Спасибо, друг! Ты видишь, милый,
как песне плачется легко
над грибоедовской могилой
и над могилою Нико.
Быть может, если будем живы,
мы вспомним как-нибудь потом,
как вызывающе красивы
мы были в дружестве своем.
Мы вспомним, как на горной выси,
смотря на гибельный предел,
мы пили за ночной Тбилиси,
а ты нам музыку вертел.

1967

* * * («Душа чему-то противостоит…»)

Душа чему-то противостоит –
безверью ли, тоске иль вырожденью,
но ей, как одинокому растенью,
в чужую тень склониться предстоит.
Взгляни, как сладко ягоды висят,
но слаще среди них чужая ветка.
 – Малина ваша проросла в наш сад, –
через забор мне говорит соседка.
Да что малина, если с давних пор
и сорняки опутали округу,
и поле с лугом тянутся друг к другу,
и безоглядно тянется простор –
куда? к чему? не всё ли нам равно! –
к земле чужой или к звезде горящей,
к неведомой, но чаемой давно
какой-то бездне противостоящей…
…………..
…………..
…………..
…………..

1967

* * * («Я отходил от свежей памяти…»)

Я отходил от свежей памяти.
Не забывал, а забывался.
Бывало, выбираясь на люди,
молчал да в угол забивался.
И чай помешивая ложечкой,
вдруг вздрагивал как от укола:
то захолонеет под ложечкой,
то кипятком ошпарит горло.
И обожжет напоминание,
когда, не подавая виду,
войдет она на посмеяние,
гордячка, довершить обиду.
Она войдет в мое забвение
и руки белые заломит,
и как при солнечном затмении
на мирозданье псы завоют.
И расставаясь не оглянется,
и в пустоту уйдет как сгинет.
И час по часу год протянется.
И постепенно чай остынет.
Потом тоска моя как облако
в мороз рассеется из дому.
Потом ни имени, ни облика,
хотел бы вспомнить –   да не помню…

1965

* * * («Отцветает миндаль, и айва уже следом цветет…»)