Я медленно открыла эту дверь

Мы потом еще работали с ним несколько раз – в частности, на любимом мной фильме «Деревня Утка», сценарий которого Саша написал на курсах. Не помню, была ли это учебная работа или диплом. Зато хорошо помню, как, прочтя первый вариант, который мне понравился, я все-таки сказала ему, что сценарий какой-то незавершенный. Там действие происходило только в деревне. Мне показалось, нужно добавить город. Саша сначала спорил, потом замолчал и задумался. А через какое-то время принес уже тот сценарий, из которого потом возник фильм, снятый режиссером Б. Бунеевым, – прелестная, ни на что не похожая сказка о дружбе современной городской девочки и домового, которого потрясающе сыграл Ролан Быков.

Саша был очень талантливым человеком, но впоследствии (тогда наши пути уже разошлись) с ним произошла странная трансформация. Первые его работы – очень нежные, добрые, чуть грустноватые. А последние – довольно жесткие, я бы даже сказала – саркастические. Так, во всяком случае, мне тогда казалось. Проверить не могу: посмотреть или хотя бы прочитать сценарии негде.

Он, к сожалению, рано ушел из жизни.

И еще одно воспоминание тех времен. Крохотная, почти незначительная сценка, но почему-то запомнилась.

Я не была знакома с Василием Шукшиным. Наши пути не пересекались. Я очень любила и его прозу, и фильмы. Однажды ко мне в кабинет постучали. «Войдите». Вошел Василий Макарович с какой-то бумажкой в руке и направился к моему столу, по дороге стащив с головы кепку. Протянул бумажку. Это был счет на оплату за съемки. Я просмотрела его и с недоумением спросила: «А я при чём?» Шукшин сказал: «Тут написан номер вашей комнаты». Я вгляделась: «Так это же другой корпус». – «Ой, извините, извините». И стал пятиться, кланяясь, прижимая кепку к груди. Меня почему-то поразил этот его уход. Как будто передо мной провинциал, попавший в столицу и чувствующий себя очень неуверенно. Он – знаменитый, даже прославленный. Как это, наверное, глубоко сидит в нашем сознании – приниженность, чувство бесправности. Я тоже не раз ловила себя на том, что, оказавшись в каком-нибудь госучреждении, даже в домоуправлении по личным делам, начинаю говорить просительно, как-то жалко и фальшиво.

62

1974 год был для меня трагическим.

28 января умерла мама. У нее был рак. Это обнаружилось в сентябре. Мне удалось достать ей и тете Эмме путевку в Дом творчества «Репино». Ехали они радостно, предвкушая отдых на берегу Финского залива в довольно комфортных по тому времени условиях. Правда, мама уже плохо себя чувствовала, жаловалась на дурноту и боли в желудке. Но очень надеялась, что отдых поможет.

Но там ей стало значительно хуже. Почти не могла есть – после каждой еды рвало, и боли всё усиливались.

Они пробыли в «Репино» дней десять и вернулись задолго до окончания срока путевок.

В Москве мы сразу показали ее знакомому врачу Борису Риману: он был почти приемным сыном тети Эммы – другом ее погибшего сына Льва. На рентгене обнаружили опухоль, про которую Борис сказал, что она уже не подлежит операции.

Боли были очень сильные. Я приходила к маме. Она почти всё время сидела, лежать было еще труднее. Сидела с закрытыми глазами, не разрешая себе стонать. Медсестра из поликлиники делала уколы два раза в день. Ненадолго становилось легче, и мама засыпала. Мы скрывали от нее диагноз, но она, конечно, догадывалась. Хотя и не говорила нам.

Потом я забрала ее к себе на Красносельскую, где жила с мужем Андреем, детьми и свекровью. Пыталась лечить, связавшись с некой знахаркой, – говорили, она творит чудеса. Чуда не случилось.

Сима Лунгин помог устроить маму в больницу. Там ее держали на очень сильных обезболивающих. Она почти всё время была в забытьи. Я дежурила около нее каждый день с утра до вечера, пока не выпроваживали.

В один из последних дней я сидела около нее (она лежала в двухместной палате с такой же умирающей). Вдруг мама приоткрыла глаза и с трудом, продираясь через наркотическое полусознание, спросила меня: «Когда?» – «Что когда, мама?» – «Когда тебе ехать?»

Я не сразу поняла, о чём она спрашивает. Потом осенило: несколько месяцев тому назад мне предложили поехать во Францию на международную конференцию по детскому кино. О Франции я тихо мечтала с юных лет, начитавшись Хемингуэя, Эренбурга и многих других. Оформила все нужные документы, но последнее время не думала о поездке. Не могла же я оставить маму. «Десятого февраля», – машинально ответила я. «Успею», – прошептала мама. Это были последние слова, которые я от нее слышала. С этим она ушла – со всегдашней заботой обо мне. Умерла через день, ночью. И меня не было около нее.

Во Францию я поехала. Нас было двое от Советского Союза, я и киновед Кира Парамонова. Она не раз бывала во Франции и в отличие от меня знала французский. Так что я сопровождала ее, присутствовала на заседаниях, но по большей части ничего не понимала. Переводчика не полагалось, Парамоновой было некогда, да, наверное, и не хотелось переводить. В свободные часы она общалась со знакомыми, занималась своими делами, а мне говорила небрежно: «Погуляйте по Парижу».