Серый бумажный лист, серый день и смерть. Подлая, несправедливая и не удивившая.
В стекло застучали. Часто-часто. Синица. Просит хлеба или чего там они лопают. В Тарнике любили кормить птиц, и те обнаглели. Синицам все равно, кто живет в доме, лишь бы не держал кошек и бросал крошки. Среди людей синиц тоже хватает, ты хоть плачь, хоть вешайся, они будут долбить в окна и требовать кусок. Мозги птичьи, совесть тоже.
Пташка небесная снова тюкнула в стекло. Злость и безнадежность вскипели не хуже шадди, и Матильда от души вломила по раме кулаком.
Внук письма не увидит, его никто не увидит, разве что Леворукий. Говорят, Враг читает горящие письма и смеется. Что ж, пусть прочтет, ей терять нечего, все и так потеряно. Принцесса метнулась к камину, ухватила кочергу, подвинула обвитую огнем чурку, сунула письмо в оранжевое гнездо. Пламя высунуло рыжий язык, на черном сморщившемся листке проступили закатные буквы
Удо умер, когда открыл ей дверь из кошмара. Она ушла, а он остался с мертвецами и убийцей. Альдо никогда не признается, но это он. Сначала Мупа, потом - Удо… Один яд, одна ложь, и уже не понять, когда началось.
Сорок лет назад мир уже разбивался вдребезги, тогда и следовало сдохнуть, так ведь нет! Молоденькая жена Анэсти Ракана, поняв, что великая любовь околела, а прекрасный принц обернулся голодным слизняком, всего-навсего напилась и родила Эрнани. Сына называли ястребом, он нашел себе голубку, а бабке остался стервятник. За что?! И что теперь? Не видеть, не слышать, не думать, не говорить? Пить касеру, миловаться с Лаци и возиться с дайтой? Или взять шадов подарок, прийти к внуку и одну пулю в него, вторую - в себя?
Не выйдет, рука не поднимется, в кого б Альдо ни превратился. Это старые господарки всаживали нож в негодящих сыновей, а она не сумеет.
- Гица, - сунул голову в дверь Лаци, - ответ будет? А то ехать далеко, лучше по свету.
Пламя обнимало сосновые поленья, трясло рыжими растрепанными лохмами, смеялось, подмигивало. Огонь везде огонь, и в камине, и в костре, это люди во дворцах одни, в лачугах - другие. На первый взгляд, а на второй - удача меняет лишь мерзавцев. Внука победа изуродовала, Иноходца и Темплтона - нет.
- Гица, что сказать-то?
- Скажи, пусть ждет.
- Да, гица.
Дуглас не должен узнать про Удо. Не ради Альдо: внуку нужны не друзья, а вассалы, но Темпл-тон придет к королю, потребует ответа, и король ответит. Сонным камнем или кинжалом. Она не должна пустить Дугласа к Альдо, не должна и не пустит.
- Я сейчас, - заверила Ее Высочество огнен ную пасть, - я сейчас встану.
2
Тащиться с больной головой во дворец было глупостью несусветной, но от Робера этой глупости ждали все, начиная с Карваля и кончая сюзереном. Разумеется, Эпинэ поехал, хотя клацанье подков отдавалось в висках кузнечными молотами, а по мостовой стелился ядовито-зеленый туман. Дракко брел в нем по колено, точно в болотной траве.
- Жильбер, - не выдержал наконец Иноходец, - глянь вниз, ты ничего не видишь?
- Внизу? - Сэц-Ариж честно уставился на мокрые камни. - Ничего, монсеньор.
Так он и думал. Что ж, значит, Марианна огрела его сильней, чем показалось.
- Монсеньор, - доложил гимнет внешней стра-
жи, - прошу вас к Полуденному подъезду. В Рассветном вестибюле меняют статуи, он закрыт.
- К Полуденному?
- Бывшему Алатскому.