Идеально другие. Художники о шестидесятых

Дело было хорошее, толковое. Никогда ни о чем столько не говорили на Западе, как об этой выставке. Журналисты были вынуждены писать о такой, с их точки зрения, ерунде. И когда мы приехали во Францию, всех интересовал социально-политический аспект, а не искусство. Но власти начали разрешать выставки! Во время Бульдозерной мы были с женой и дочкой в Коктебеле, дачу снимали. Там же был и Целков. Я услышал по приемнику и рванул в Москву. «Бульдозеры» были криминальным событием, а в Измайлове получилась потрясающая выставка. Я в ней участвовал. За день мы приехали на это поле с Валей Воробьевым и Леней Борисовым, там ошивались два отставных агента ГБ, а член трех творческих союзов Брусиловский трясся за свое существование, говоря: «Не нужно туда ходить, зачем». Наутро мы с Леней взяли мои холсты под мышку и пошли туда. Сам он по молодости не участвовал. Поставили какие-то палки, на них холсты. Была осень, 29 сентября, стояла чудная летняя погода. Изумительное событие, первая мирная выставка, мы впервые открылись миру, поставили свои картины, толпы людей проходили, смотрели, после объявления по «голосам» народу пришло много, а выставка была всего четыре часа, с 12 до 16. Гениальное событие, как явление природы. Мотался Глезер, они с Рабиным договаривались с властями.

Какие работы вы показывали в Измайловском парке?

Это еще были не геометрические картины, скорее infirmary, близко к Филонову, но уже немножко дальше. Крутящиеся колеса Сансары. Но некоторые из зрителей подходили полу враждебно, я им объяснял, что нарисовано. А они: «А нас этому не учили». Простая реакция людей, которых действительно ничему, кроме Шишкина, не учили. Айвазовский рисовал море, которое всегда прекрасно, а это абстрактная категория. На слуху — передвижники, которые своей пропагандой готовили революцию. Настоящими художниками были великолепные жанристы Федотов, Сорока. У Репина, с точки зрения формальной, пластической, все картины разваливаются. А у Сурикова все выстроено, чувствуются крепкие основы искусства. Он великолепный живописец, хотя это тоже живопись XIX века. В Русском музее все заканчивалось, конечно, до появления абстрактной живописи, на Врубеле, Лансере, Бенуа. Почему не любили «Мир искусства»? Не потому, что те изображали царские парады, а из-за недоступности их тупому восприятию.

Леня Борисов, замечательный геометрист, называет вас своим учителем.

«Был бы ученик, а учитель найдется!» — есть хорошее индийское выражение. Просто стоит человек на краю пропасти, сзади один подходит и как даст под зад, и тот валится в эту пропасть. Но не убивается, а взмывает вверх. Я просто его толкнул, почувствовав, что есть у человека дар. Леня Борисов пришел, показал мне какие-то крошечные рисуночки, очень простенькие, не реалистические, какие-то квадратики. Я и сказал: «Давай, давай!» Потом мы встречались, дружили и дружим до сих пор, он симпатичный и хороший человек. Он же инженер по образованию, что предусматривает некое творческое сознание, а если у него есть художественное сознание, тем более. Мне искренне нравится то, что он делает, хотя это несколько другое, непохожее на меня. Но он находится в искусстве, и я свое учительство не преувеличиваю.

Уже через три месяца после Измайлова открылась первая значительная выставка в Ленинграде, в ДКГаза.

В Москве и в Питере была очень разная атмосфера — в Питере все сидели по углам. Психологически трудно было нам представить такую выставку. Но была «разрядка», и наши усилия в конце концов завершились выставкой в ДК Газа. Ко мне пришел художник-постимпрессионист Иванов и сказал «Давай!». Я преодолел свой скепсис и вместе с Овчинниковым, Жарких и Любушкиным пошел в отдел культуры горисполкома, где сидели тети и дяди, которым сверху сказали выставку разрешить, чтобы не было скандала. Но они хотели вместе с нами устроить выставку самодеятельных художников с этого завода. Меня это касалось профессионально — смешать нас с самодеятельностью! Я пришел в дикую ярость, и мы с Овчинниковым заявили, что мы, европейски известные художники, немедленно объявим об этом на весь мир! Пришла какая-то комиссия, мы принесли картины. Выставку открыли, по западному радио оповестили общественность, она продолжалась четыре дня. Был декабрь 74-го года, и мы стали добиваться новой выставки — то мы их пугали, то они нас, но мы ничего не боялись. Художники были самые разные, абстракционистов там было кот наплакал: Дышленко, я, Рухин со своим поп-артом. Моя мечта была сделать выставку абстрактных художников — меня, Михнова, Росса, Борисова. И выставка в ДК Орджоникидзе состоялась еще при мне, но без меня — я уже подал документы на выезд, и меня не пустили участвовать. Я решил уехать сам — или в Москву, или в Париж. Легче оказалось в Париж — шутка, конечно.

Еще была выставка в ДК «Невский».