Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.)

Руководитель сектора попытался отвести критику от А. А. Новосельского и Л. В. Черепнина. На заседании Ученого совета П. К. Алефиренко заявила, что в их докторских диссертациях нет историографического введения, и, следовательно, нет критики буржуазной историографии и ошибок коллег. Бахрушин подчеркнул, что у А. А. Новосельского, защитившего диссертацию «Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII века» (М.; Л., 1948), вообще не было предшественников. А докторская Черепнина «Русские феодальные архивы XIVXV вв.» (М.; Л., 1948) проникнута «новыми приемами критики источников», что компенсирует ее недостаточную критичность к классикам немарксистской историографии[726].

Затем выступавший наметил книги, «нуждающиеся» в критике: «Из вышедших книг явно нуждается в критике книга Б. А. Романова, П. Н. Третьякова, Д. С. Лихачева, М. Н. Тихомирова о городах, Лященко. Из Академии общественных наук получено предложение дать критику на «Историю государственного права» Юшкова[727]. Эта книга также является важной в принципиальном смысле»[728].

В заключение он указал на то, что работа сектора должна идти не только по линии критики, но в первую очередь в направлении создания новой марксистской историографии.

Б. Б. Кафенгауз «поблагодарил» П. К. Алефиренко за множество ценных замечаний по его работе про Демидовых. Л. В. Черепинин признал свои ошибки, подчеркнув преимущества коллективных работ над индивидуальными. То же самое говорила и Е. И. Заозерская, сказавшая, что «коллективная работа — лучший способ избегания ошибок методологического характера» [729].

Наконец, слово дали героине последних погромов — П. К. Алефиренко, уже немолодой партийной активистке, секретарю секторской партийной группы.

На волне борьбы с «иностранщиной» она потребовала, обнаружив слишком много ссылок на иностранные источники, проверить готовящуюся многотомную историю Москвы[730].

Затем слово взял заместитель директора В. И. Шунков. Он, в очередной раз, выразил неудовлетворение выступлением С. В. Бахрушина. «Сергей Владимирович в своем сообщении избрал половинчатый путь. Мы не имеем конкретного плана работы сектора. Мы не все доделали до конца»[731], — утверждал В. И. Шунков. Он указал, что на прозвучавшей на Ученом совете критике «объективистских ошибок» недостаточно внимания было уделено «участку феодализма»[732]. В особенности не давала ему покоя фигура А. И. Яковлева: «Какова позиция А. И. Яковлева. В отношении Ключевского эта позиция тревожная, это протаскивание старой методологии. И он может на ней оставаться и долее. Что он делает в своей работе о таможенных книгах? — Это также надо поставить в ясность»[733]. Он выступил против переиздания наследия виднейших дореволюционных историков, и в частности трудов В. О. Ключевского. Он считал, что необходимо опубликовать критическую статью о В. О. Ключевском, а не заниматься изданием его исследований. Работы А. А. Новосельского и Л. В. Черепнина, по уверению В. И. Шункова, будут проверены, для этого ожидается официальное указание дирекции[734].

Резко критическим стало выступление В. Т. Пашуто. Вначале он призвал направить всю работу института на выполнение государственных плановых заданий. Он требовал ввести жесткую дисциплину, что, по его мнению, должно решить проблему. «Итак, нужно ввести в секторе строгую ответственность сотрудников: распоряжения руководителя сектора должны быть приказом для сотрудника, а нарушение распоряжения (если это нарушение превосходит нормы допустимого в нашей научной работе) должно обсуждаться и виновный привлекаться к ответственности»[735].

Не удовлетворило Пашуто руководство С. В. Бахрушина сектором. Именно из-за его слишком мягкого стиля руководства, по мнению Пашуто, и происходили срывы: «Наше руководство сектора должно быть решительнее, требовательнее в контроле над работой сотрудников; этой требовательности, к сожалению, нет. С. В. слишком мягок, а нужна строгость, полная строгость, ибо ведь что получается — иные сотрудники спокойно называют заведомо нереальные сроки, вводя С. В. в заблуждение, а С. В. докладывает в Дирекцию, и сектор не выполняет задания и попадает в неудобное положение»[736].

Далее молодой историк остановился на том, что многие известные ученые не на словах, а на деле не могут освоить марксистскую методологию. Здесь его суждения были очень категоричны: «Более тридцати лет существования советской власти — достаточный срок для любого историка, чтобы он сумел овладеть марксистской теорией; кто ею пользоваться не хочет — пусть читает свои труды в семейном кругу»[737].

Заключение также оказалось не менее патетически воинственным: «Ибо наши труды — это снаряды, бьющие по идейному врагу; и буржуазному объективизму, — пусть и укрытому в форме сугубого академизма, запутанному в сноски и цитаты, — не должно быть места в печати. Он должен быть выявлен на обсуждении путем непримиримой критики»[738].