Император и ребе, том 2

— Вся моя жизнь прошла у меня перед глазами. С тех пор как ты стал моим учителем в Лепеле. С тех пор как дал мне первый урок. Я была пятнадцатилетней девчонкой, а ты… ты был на десять лет старше. И я ясно увидела, что играла с тобой. Играла, как с большой куклой. Потом из этого получилась долгая комедия со множеством актов и с печальным антрактом посредине — смертью моего мужа. Скучная комедия. Казалось, так и будет продолжаться всегда. И вот… неожиданно пришел конец.

— Какой конец?..

— Да никакой. Этот светильник… светильники, — хочу я сказать, — вдруг погасли. Занавес опустился. Мы оба остались сидеть в темноте…

— Оба, — говоришь, — в темноте?

— Во всяком случае — я. Короче, мы не можем пожениться. Нам нужно расстаться. И на этот раз — навсегда.

2

Иосеф вскочил. В его светло-голубых глазах блеснула искра жестокой горечи. Ему самому показалось, что вот сейчас он схватит Эстерку за волосы своими сведенными судорогой пальцами и завоет, как раненый зверь. Однако он вспомнил свое обещание и нечеловеческим усилием сдержался. Лишь перевел с хриплым стоном пресекшееся было дыхание и снова сел.

— Эстерка, — тихо и угрожающе спросил он, — это серьезно или просто такая игра? Как всегда…

Она коротко и горько хохотнула:

— Это наказание всех комедианток. И мое тоже. Даже когда я говорю правду, мне не верят.

— Серьезно? Серьезно? — придушенно шептал Йосеф, все еще не веря своим ушам.

— Вполне. Я знаю, что своей игрой сделала тебя несчастным. А себя саму — еще больше. Сейчас я самая несчастная на свете.

— Но почему? Почему вдруг ты самая несчастная? Раз ты сама…

Она отвернулась и ничего не ответила.

Йосеф немного овладел собой. Его голос зазвучал яснее.

— В аптеке, — сказал он, — я часто отвешиваю всякие смертельные яды — одну пятую золотника, одну десятую золотника. Для таких лекарств, которые содержат в себе яд… Тут, у тебя в доме, незачем взвешивать, чье несчастье тяжелее — мое или твое… Скажи прямо! Прямо скажи мне, Эстерка, что случилось? Ведь что-то наверняка случилось…

— Какая разница? — снова уклонилась она от прямого ответа. — Что случилось, то случилось. Я не могу больше играть, как играла до сих пор. Я отказываюсь.

— Ты отказываешься… — его голос совсем ослабел и охрип. — Отказываешься… — повторил он, как человек, который пытается и никак не может понять значение какого-то сложного слова.

— Да, — подтвердила Эстерка, — отказываюсь.

— А что скажут люди? — поднял он на нее с мольбой глаза. — Что скажут в городе? Реб Нота…

— С этим я больше не могу считаться. Я здесь больше не останусь. Ни в этом городе, ни в этом доме…

— Но я… я-то ведь здесь останусь. Об этом ты даже не думаешь…

— Обо всем этом я много думала. Если для тебя главное, что скажут люди, — то ты как-нибудь разберешься. Ничего страшного.

Ее резкость пронзила его, как нож. Пораженный ею в этот отчаянный момент, он почувствовал себя слабым и отупевшим. Его губы скривились в жалкую усмешку:

— Да-да, Эстерка. Какая разница, что скажут люди?.. Главное ведь… главное… Но это все равно. Я, дурак, должен был быть готов к этому. Даже вчера, когда унижался в твоей комнате, когда просил тебя владычествовать надо мной… Скажи, это твоя первая проба — как издеваться надо мною? Или…

— Больше не будет никаких проб, Йосеф. Не обманывай себя.

— Да-да. Я знал. Чувствовал. Как только я дошел до цели, ты сняла маску.

— Да, сняла. Конец маскараду, Йосеф. Я даже боюсь посмотреть в зеркало, чтобы не увидеть там голову мертвеца, монстра. Такой отвратительной я себя чувствую.

— Ты? Отвратительной? — горько усмехнулся Йосеф. — Ты — отвратительной? — повторил он и поднялся. Даже протянул руки в каком-то странном воодушевлении, будто собираясь ее обнять.

— Не прикасайся ко мне! — истерично взвизгнула Эстерка. — Нет, нет!

— Что ты так кричишь? — опустил он руки. — Я только хотел сказать, что даже сейчас… когда ты оскорбляешь меня, когда издеваешься надо мной, ты прекрасна, просто волшебно красива. Если бы ты знала…

— Ах, — ответила Эстерка и скривилась, как от кислятины, — оставь это сейчас! Сиди, где сидишь!.. Не ту отвратительность я имела в виду, а совсем другую, внутреннюю. По сути я всегда была отвратительной. Я никогда тебя не любила. И все же…

— Никогда не любила? Никогда? Что ты говоришь? Ты, ты!..

— Ты же пообещал, что будешь сидеть спокойно. Будь мужчиной до конца. Да, я никогда по-настоящему не любила. Мне только нравилось, что кто-то в меня влюблен так долго, так отчаянно. Иногда — безо всякой надежды влюблен. В основе же это была своего рода месть.

— Месть? Почему месть?

— Месть за мою поломанную жизнь. Ты ведь знаешь, что со мной вытворял мой муж. А многого еще и не знаешь. Обо многих вещах даже жениху нельзя рассказать. Он поломал всю мою жизнь…

3

Столкнувшись с такой несправедливостью и с такой местью себе за чужие грехи, Йосеф уже не мог смолчать. Он забыл об обещании сидеть спокойно и снова вскочил, бледный как мел. Его челюсть дрожала:

— Ты снова вытаскиваешь эту падаль из могилы? Вместо свадебной фаты снова мне демонстрируешь прогнивший саван этого гуляки, этого…