ИМПЕРАТРИЦА ФИКЕ

Царь тяжело поднялся из кресла - года! Вынул из баула с тайными делами бумаги, перебрал, нашел. Надел очки - писано полууставом московским, беглым:

«Милостивый государь-батюшка!

В ответ на слова ваши за болезнью моей много писать не могу. Желаю монашеского чину, и прошу о сем вашего милостивого позволения.

Раб ваш непотребный сын Алексей».

Вот оно, письмо! Написано чисто, а подпись «Алексей» размахнулась и наверх так и бросилась. Подписал - ровно плюнул.

Петр в ту пору лежал до самого Рождества больной, из комнаты не выходил. «Вот, - думал, - умру! Алешка-то в монахи, а кто же царством-то будет править? Кому отечество доверю? Худо! А не уйдет Алешка в монастырь, так ведь еще хуже! Хуже!»

Петр тогда, как выздоровел, в Данию уезжал воевать с Карлом и пошел к сыну - проститься. Алешка тогда в постели тоже лежал. Болен ли был или нет - кто ж его знает!.. Руку отцову схватил, целует:

- Государь батюшко!..

- Ну это мы слыхивали! А ты скажи, какой ответ даешь? - говорил Петр.

- В монахи, - говорит, - хочу, в монахи! Богом клянусь!

- Алешка! Подумай немного - нелегко молодому человеку в монахи идти. Одумайся! Иди лучше за мной, моей иди дорогой. Прямой! Не в чернецы! Я подожду ответа еще с полгода…

И уехал Петр в Копенгаген, опять Карла XII по Северному морю гонял, а все Алексей из головы у него не выходит. С курьером Сафоновым послал сыну царь собственноручное письмо…

Царь привстал, закурил от свечи. Сел.

Писано-то было ясно: «Возьми же резолюцию - либо то, либо это. Дай ответ! И буде возьмешь первое, пойдешь со мной - приезжай сюда. Поспеешь к военным действиям. А возьмешь второе, в монахи, - так отпиши, в какой монастырь и когда пойдешь, чтобы у меня на душе было спокойно. И исполни сие беспременно, ибо ты время свое проводишь в обычном безделье».

Велено было тогда за царевичем присмотреть Меньшикову. Меньшиков вскорости прислал в Данию письмо, что царевич-де говорит, что скоро выезжает к государю, в поход, только вот надобно с сестрицами проститься.

И впрямь, выехал царевич в Копенгаген из Питера 22 сентября 1716 года. Тихо поехал, почтой.

И пропал…

Пропал царевич без следа…

Курьер Сафонов встретился царю в Шлезвиге уже в октябре, доложил, что царевич едет след. А прошло еще два месяца - а от царевича ни слуху ни духу… Сколько шепоту! Сколько мятежных слов!

Пропал царевич!

Глава 4. Почт-карета в Курляндии

В октябре в Курляндии какая погода? Известно! Дождь! Слякоть балтийская. Деревья голы, с них последний желтый лист летит в лужи. Шестериком скачет почтовая карета от Риги на Либаву-город. Мокрые вороны с деревьев кричат, зайцы то и дело дорогу перескакивают. В карете едет Алексей Петрович с Афросиньей да с братом ее Иваном Федоровым. Яков Носов рядом с немцем-кучером на козлах сидит да два Петра - Судаков да Меер - сзади на сиденье трясутся. С Риги пива набрали, водок:

- П-е-есни!

Трубит выпивший тоже поштильон, и видать - навстречу такая же карета катит. На козлах русский молодец. - Эй, кто едет? - орет Яков с козел, и сквозь ветер, дождь, рокот, колес долетает слабо: -Царевна Марья Алексеевна!

Кричит Яков в карету, вниз, по стеклу колотит:

- Царевна наша едет. Царевна Марья! И кучеру:

- Сто-ой, держи лошадей-то, немецкий дьявол! Сто-ой! Дождь льет, лист крутится желтый, обе кареты стоят под дождем, задами схлестнулись, кони головами трясут, зубом ноги чешут… Длинный, худой, в белых чулках, в башмаках с пряжками, перепрыгивает царевич под плащом через лужи, без парика, в треугольной шляпе бежит к теткиной карете. Та хоть и в Карлсбаде воды пила, ноги лечила, а раздобрела - квашня квашней среди узелков да баулов. Девку да шутиху из кареты выгнала, заскочил царевич в карету, тетку любимую целует.

- Куда едешь? - царевна спрашивает.

- К батюшке, служить еду! - отвечает царевич. И на тетку зорко смотрит.

- Хорошо, - говорит царевна, хитро прищуривая глазок маленький, алексеевский, мужичий. - Так! Надобно отцу-то угождать. То и богу приятно. А то на-ко, что выдумал, слышу - в монахи… Какой из тебя, бабника, монах? Да и что и толку в монастыре-то?

- Да вот, не знаю, угожу ли батюшке? - говорит царевич и руками бы развел, да негде - тесно в карете. - Такая стать, убежал бы, да куда убежишь?

- Тебе от отца уйти некуда! - поджала губы царевна Марья. - Тебя отец везде сыщет. Ты вот бы матери писал почаще.

- Опасно! - ответил царевич и вытер слезу.

- А што? - возразила царевна. - Хоть бы и пострадать за матку, ведь ма-ать! Не чужая. - Да жива ли она?

- Жива, жива! Ты слушай - было ей видение! - сказала тетка, и шепот ее слился с шепотом дождя. - Все, все говорят: Питербурх-то не устоит, быть ему пусту! И отец твой тогда мать к себе возьмет, после как питербурхское-то смятенье кончится. Верно говорю, так и будет. Ну, а когда ты отца-то пересидишь, чай, мать уважишь? К себе во дворец возьмешь! И об этом видения ей были. Верно говорю, а это значит: надо тебе отца пережидать!..