Интернат

– Ладно, ладно, запомнил, чего пристал? – буркнул Денис, скрывая смущение от неловкости: ничего-то он путного за всю жизнь не узнал, лишь буквы, цифры и некоторые законы материального мира; а тем, что всё это одухотворяет, пренебрегал.

Тем более, рядом, стояла Кира и легонько подёргивала себя за косичку, спасаясь глядеть в лицо Дениса. Интересно, почему.

– Когда тебя выписывают? – спросил Галайда.

Лабутин посмотрел в чистое незарешеченное окно, которое из-за снопистого солнца казалось тёплым.

– Глядите, Мизал Натаныч, – сказал он, – окна свободные.

Галайда, Кира и Серафим со всем вниманием изучили больничное окно.

– Теперь и ты свободен, – сказала Денису Кира.

– Врачи сказали, что в понедельник выпишут, – сообщил Денис. – Сегодня какой день?

– Вторник, – ответил Серафим. – А потом куда?

– … Не в интернат, – жёстко сказал Денис. – Если не домой, то сбегу.

Они ещё поболтали и расстались. Мама прийти не смогла, зато неожиданно раненого навестил Фома Никитич. Он не льстил, не угождал, не притворялся добрым дядькой – а был им, и, отдав мальчику красочные журналы «Русский дом» и «Нескучный сад», стал ненавязчиво расспрашивать о порядках в интернате номер тридцать четыре.

Денис начал рассказывать с мстительной удовлетворённостью, а затем, чувствуя, что Ковригин не возмущён, а сосредоточен, ровен и деловит, сбавил и тон, и гнев, и дальше просто говорил факты.

Ковригин всё записал на диктофон, не побоялся машинальным, чисто отцовским жестом положить на пару секунд тёплую руку на Денисову макушку, и мальчик вновь остался в одиночестве.

Соседи по палате пытались с ним поболтать, но Денис, скрывая скуку, отговорился, что жутко занят подготовкой к экзамену. От него отстали, пожав плечами…

Утром, проснувшись несколько раньше обычного, Денис взял с тумбочки кругленький пузатенький цилиндрик просфорки и робко прикоснулся к нему губами. Откусил чуток. Пососал. Понравилось. Хлеб растаял, превратившись в мякиш, который он проглотил. Понемногу исчезла вся просфора. Странно. Только что она была, и вот её нет. Словно мёд у Винни-Пуха.

Через два дня, когда Денис уже ходил по коридорам отделения, морщась иногда от боли, появился втайне жданный гость – отец Григорий. До обеда оставалось часа два.

– Ну, что, Денис, – сказал отец Григорий, – я пришёл тебя причастить святых Христовых Тайн. Ты как?

– Ничего. Нормально.

– Книжки-то прочитал, что Серафим тебе принёс?

– Прочитал.

– Всё понятно?

– Ну… так. Не понятно, как Бог в тебя входит. Как это ты принимаешь Бога в себя самого? И Он в тебе обитает. Это что значит – ты как Бог? Вообще Бог? И тогда всё сделать смогу, всё сотворить?

Ребята в палате, куда зашли Денис и его непривычный посетитель, прислушивались к странному разговору. Отец Григорий сложил на коленях руки.

– Сотворить, конечно, все мы можем. Мысль родить или идею. Нарисовать, построить, сконструировать и много-много чего может создать человек. Согласен?

– Ну… Согласен вообще-то.

– А создать живое существо или новый физический закон… даже не возьмём сложный организм, а единственную микроскопическую клетку хотя бы с той же био- и физиологией, как с начала времён существует, кто-нибудь сможет с помощью Слова, как это сделал Бог? Я уж помалкиваю о многочисленных попытках синтезировать из мёртвой живую клетку с помощью химических, физических, электрических методов. Абсолютно бесплодных попытках, заметь.

На это возразить Денис не мог: знаний не хватало. Но выглядело, и правда, убедительно.

– Так что Богом никто из людей не станет. Но зато все мы – Его дети, которых Он создал и полюбил всемерно, всеохватно. И мы стремимся стать Ему ближе, стать подобными Ему, и это тяжёлый и лёгкий путь одновременно.

– Как это?

Денис сдвинул брови, пытаясь понять.

– Тяжёлый – потому что придётся по-настоящему сражаться со своими страстями, грехами, с самим диаволом. Лёгкий – потому что Бог всегда помогает тому, кто просит Его о помощи, и потому ещё, что одолевшего тяжёлый путь ждёт награда, выше и дороже которой ничего у человека нет.

– … И что это? – затаив дыхание, спросил Денис.

Отец Григорий обвёл радостным взором ждущие лица притихших ребят.

– Вернуться в Небесные обители, к родному Любящему Отцу своему, Который всё простит, всё поймёт – всё, что человеку простить и понять невозможно. Домой вернуться.

Денис ощутил в себе незнакомую мощь, которая заставила его порывисто воскликнуть:

– Отец Григорий, я готов! Пусть и боюсь… но я хочу причаститься. Как Серафим. Он же причащается?

– Причащается, – согласился отец Григорий и вздрогнул на громкие голоса ребят, заворожено слушавших священника и подобравшихся к нему поближе:

– А мы тоже хотим! Нельзя? Мы все крещёные, но ни разу не причащались? Это как будет?

– И мы ничё не знаем?

– И в церковь не ходим!

Отец Григорий развёл руками:

– А как же вас причащать, если вы не знаете, чем и зачем?

Мальчишки переглянулись, и самый смелый Артём заканючил:

– Ну, пжласта! Мы потом у Дениса книжки возьмём и почитаем!

Священник сожалеюще вздохнул, однако отрицательно покачал головой.