В конце концов, мотивы, по которым я хочу теперь обсудить явную и неявную светскую метафизику, содержащуюся в тех или иных мегатеориях и мегапроектах, — это одно. А само такое обсуждение — это другое. Может быть, для меня реконструкция неявной светской метафизики важна по одним (вышеназванным трем) причинам, а для читателя — по другим. Не буду я читателю свои причины навязывать. Я их оговорю и начну осуществлять эту самую реконструкционную деятельность. То есть выявлять, как именно функционирует метафизическое начало за религиозными рамками.
В VI части этой книги я попытался рассмотреть борьбу сторонников и противников развития с точки зрения метафизик, находящихся в религиозных рамках. То есть с точки зрения метафизических традиций (каковых несколько).
Под метафизической традицией я имею в виду формальную (то есть так или иначе институционализированную) или неформальную (то есть неинституционализированную вообще) метафизическую школу, сформировавшуюся в рамках той или иной религии и устойчиво воспроизводимую от учителей к ученикам на протяжении больших временных интервалов. То есть школу, исторически состоятельную.
Ну, так вот… В VI части книги я сосредоточился именно на борьбе метафизических традиций в рамках православия. Такое сосредоточение порождено было как политическим характером проводимого мною исследования, так и его объемом. Я с радостью описал бы в книге результаты своих исследований борьбы метафизик, считающих развитие благом и злом в рамках ислама, иудаизма, буддизма, других мировых религий.
Более того, я убежден, что такое расширение картины традиционных метафизических сражений, ведущихся вокруг проблемы развития, резко обогатило бы книгу. Но одновременно оно превратило бы ее из политического в культурологическое исследование, причем исследование многотомное. А я не хочу ни ухода от политической злобы дня, ни увеличения объема и без того уже вполне объемного сочинения. Поэтому я сосредоточился именно на том, как велась борьба «за» и «против» развития в рамках православных метафизических традиций. Ведь православие для России (со всеми политкорректными оговорками) все же обладает наибольшим значением. Оно маркирует специфику российского культурогенеза. Оно определяет специфику нашей культурно-исторической личности.
Это не значит, что я пренебрегаю вкладом других религий в создание нашей — мультикультурной и мультиконфессиональной — исторической личности. Это всего лишь значит, что я констатирую нечто слишком очевидное для того, чтобы назвать констатируемое «позицией». Особая роль русского языка в формировании нашей историко-культурной личности — это позиция автора или факт, объективный настолько же, насколько объективно «мнение», что дважды два равно четырем или что Волга впадает в Каспийское море? Все понимают, что в случае с русским языком — то факт, а не позиция. Но ведь то же самое и с православием.
Историческая объективность этого факта дополняется немаловажными политическими обстоятельствами, которые я никоим образом не имею права выводить за скобки, исследуя именно политическое в судьбах развития. Поскольку нынешняя власть в России к православию очевидным образом тяготеет, а я исследую судьбу развития как нечто политически обусловленное, то особое место, уделенное мною православной метафизической традиции (точнее — традициям), согласитесь, вполне оправдано.
Тем же, кто не связывает себя с православием не только непосредственными, личными, собственно религиозными узами, но и узами историко-культурными (то есть опосредованными), могу сказать, что результаты, которые я получил, исследуя православные метафизические традиции, имеют научное значение и за рамками православия. Занимаясь на протяжении десятилетий сравнительным религиоведением, я убедился: метафизическая борьба сторонников и противников развития во всех мировых религиях ведется аналогичным образом. Что касается монотеистических религий, то поразительная воспроизводимость одних и тех же форм, в которых ведется эта борьба в рамках разных модификаций монотеизма, совсем уж безусловна. Но даже за рамками монотеистических религий — это тоже, прошу тебя поверить, читатель, в существенной степени справедлива.
Итак, я, во-первых, посвятил VI часть книги рассмотрению двух метафизических традиций, которые ведут между собою в пределах православия борьбу «за» и «против» развития.
Я, во-вторых, утверждаю, что за пределами православия — в католицизме и протестантизме, иудаизме и исламе, других мировых религиях — тоже можно обнаружить две метафизические традиции, одна из которых прославляет развитие и борется за него как за высшее благо, а другая проклинает развитие и считает его абсолютным злом.
Я, в-третьих, не утверждаю тем самым, что есть только эти две традиции. Но эти две традиции есть.
Выявление данных традиций в VI части книги осуществлено с той предельной детальностью, которая позволительна для политического исследования.