Испанец. Священные земли Инков

– Он был как отец: добрый, справедливый и ласковый. Я знала, что, если в скором времени не выйду замуж, мне назначат мужа «официально»: какого-нибудь глупого парнишку, который быстро наделает мне кучу детей, а когда я стану некрасивой, найдет себе жену помоложе. Однажды Чабча предложил мне стать его последней и окончательной женой, и я согласилась. Мой отец все понял и не стал возражать.

– Ты часто видишься с отцом?

– Ему разрешили присутствовать на моей свадьбе, но потом он вернулся в город, и теперь вряд ли когда-нибудь его покинет. Ему там хорошо.

– А тебе хотелось бы вернуться?

– В город?.. Очень, но я смогла бы это сделать только как жена какого-нибудь важного ученого, а я уже не могу стать чьей-то женой, кроме Чабчи… – Она помолчала. – Или твоей.

Храмы очень скоро переполнились людьми, поскольку те, кто еще оставались в городе, пришли поклониться богам, молча помолиться о том, чтобы те оказали высшую милость, ниспослав великую победу над кровожадными полчищами бастарда Атауальпы.

Эта торжественная демонстрация веры произвела на испанца огромное впечатление: не было слышно ни звука – ни голоса, ни шепота, ни стона, – и в тишине холодной кусковской ночи миллионы крохотных мигающих огней словно пытались привлечь внимание небес к стольким несчастным, приговоренным к гибели.

Больше всего его поразили застывшие лица и непроницаемые взгляды: этот народ словно родился под несчастливой звездой вечного страдания; народ, раздавленный неподъемным грузом мощной природы и истории вековечного угнетения и несправедливости, и эта несправедливость доведена сейчас до последнего предела: когда приходится расплачиваться за глупые ошибки тирана.

Даже дети не плакали: они словно какое-то время назад исчезли с лица земли, – и андалузец внезапно осознал, что с тех пор, как вернулся в столицу, не видел ни одного ребенка.

Дети не играли на площадях, не бегали по улицам, и этой ночью их тоже нигде не было видно, одни только старики и женщины стояли на коленях перед богами, прося защиты, которую уже больше никто не мог им предоставить.

Они были похожи на отару овец, притихших в ожидании волчьей стаи, или на рыб, которые еще дергаются на песке, но уже не имеют сил в последний раз ударить хвостом, мертвые при жизни; это было самое страшное зрелище коллективной обреченности, с которым когда-либо приходилось сталкиваться человеку. Они напомнили ему «дикарей», пойманных во время карательных экспедиций в глубь Новой Гранады: сбившись в кучу, те смотрели широко раскрытыми от ужаса глазами на огромных людей в металлических одеждах, которых их первобытное сознание превращало в голодных великанов, готовых съесть их с потрохами.

Однако непроницаемые лица инков не выражали даже страха, и если они и плакали, то плакали в себя, затопляя горем сердце и все внутри, не позволяя своей боли увеличить боль соседа, потому что эта раса с незапамятных времен была воспитана в твердом убеждении, что место чувствам – в самой глубине души.

Подавленный Алонсо де Молина сел в углу Уакапайты, открытой площади, которая была самым центром города, который в свою очередь считал себя центром мира, и медленно обвел взглядом золотые цветы и листья, раненные пляшущим пламенем небольших огоньков, они поблескивали в темноте, и головы тех, кто собрался здесь, чтобы помолиться в надежде, что громкий вопль их невероятного безмолвия поднимется прямо в скрытое от глаз обиталище богов.

Появилась луна.

Это была огромная луна; та прекрасная луна, которую Виракоча выловил из бездны озера Титикака, и которая согласно легенде в течение тысячи лет была намного ярче самого Солнца, пока оно, позавидовав ее блеску, не швырнуло ей в лицо горсть пепла, навсегда затуманив ее несравненную красоту.

Тысячи взоров обратились к ней, словно желая похитить у нее часть этого сияния, ища на ее лице, всегда таком милом и приветливом, какой-то знак, улыбку, легкое указание, которое давало бы слабую надежду на то, что грядущий день не станет, вопреки предсказаниям, самым горьким в истории Куско, а принесет городу городов новую славу и блеск.

Однако луна инков выглядела такой же бесстрастной, как они сами, и никто не был способен ни раскрыть ее тайны, ни предсказать, появится ли она или нет в следующую ночь над горами, окрашенная кровью.

Вскоре Калья Уаси вынырнул из глубины Кисуараканчи и, присев на корточки рядом с испанцем, долго молчал. Наконец, не сводя взгляда с одного огонька, который его словно заворожил, тихо сказал:

– Я встретил старого товарища… Он дезертировал, потому что Уаскар расположился в верховьях Апуримака таким образом, что, если Руминьяуи решит атаковать с фланга, он тем самым развернет его спиной к пропасти, лишив возможности маневра. В этом случае пращникам и лучникам лишь останется двинуть вперед свои ряды, чтобы в итоге сбросить Уаскара вниз. Это будет бойня.

– А что Атокс?

– Никто не знает. По-видимому, сидит в своей палатке или дезертировал.

Алонсо де Молина кивнул в сторону сотен мужчин и женщин, продолжавших молиться.

– Что будет с ними? – спросил он.