Исповедь травы

– Не знаю. Мама никогда об этом не говорила. И вообще о тебе не любила рассказывать.

– Все так и было задумано… – он снова умолкает. Зал уже полностью погрузился в темноту, и присутствие рядом… ладно, пусть Серраиса… угадывается только по теплу и дыханию.

– Слушай, – теперь я нарушаю молчание, – этот деятель сказал – «родственнички». С тобой все теперь ясно, а при чем тут Линтар?

– Он, как бы сказать… Что-то вроде твоего крестного отца. Он же Линтар, Линдэ, как его звали в Кардори. Тот, кто поет. А ты – Линда, я тебя в его честь назвал. Так что, получается, он в какой-то степени еще и твой официальный покровитель – не святой, правда, никаким местом, как ты любишь говорить…

– Я, кстати, давно угадывала что-то подобное. Особенно тогда, когда обет насчет Гитранна давала…

– Он очень давний мой друг. И тогда, с твоей матерью… это ведь его идея была. Было очень больно, но жизнь показала – он был абсолютно прав. Вот, ты есть, совсем такая, о какой мы тогда мечтали, – я чувствую, как он улыбается в темноте.

– А ты мне расскажешь когда-нибудь, как это у вас тогда было?

– Расскажу непременно, – соглашается Серраис. – А пока извини, но придется тебе немного полежать одной. Что-то Поборник твой не является – пойду вылезу на физплан, проверю, в чем дело. Не бойся, никто тебя здесь не тронет – этот, блинн, роковой обольститель рану зализывает, а больше некому.

– Ладно, иди, – разрешаю я. – Мне-то что, я полежу…

Я не вижу, как он уходит – просто становится чуть холоднее и исчезает то расслабляющее чувство защищенности, которое я и раньше испытывала в его присутствии.

Отец, значит… Теперь многое становится ясным – и его чересчур пристальное внимание к моим успехам в Ордене, и Академия мировых культур, куда меня засунул именно он, и неудачная попытка помочь в моих завихрениях с Флетчером после Туманного Ожерелья… и посеребренный кинжал, как бы мимоходом подаренный на двадцатилетие… Странно, почему-то я воспринимаю это как должное. Словно всегда в дальнем уголке подсознания хранила информацию о своем настоящем отце, только на поверхность не пускала.

Темнота. Тишина. Из чувств осталось одно осязание – мягкость лисьего меха под спиной, шершавая замша на рукояти меча под ладонью, легкое прикосновение воздуха к лицу. И снова горячая соль на ресницах, которую против моей воли выжимают неотвязные мысли о Флетчере. Даже вытереть нельзя – течет по вискам, заползает в уши… Но руки мои должны оставаться неподвижными, поэтому я закрываю глаза и полностью ухожу в себя. Меня нет. Там, на физплане, я, наверное, в глубокой коме, и лишь по дыханию можно определить, что я жива… Шепот в пламени, где горит трава – я еще жива? Я еще жива… Я ЕЩЕ…