Испытание огнем

Я встал, сделал шаг им навстречу, остановился, заложив руки за спину. Мужчина должен принять смерть стоя, глядя прямо ей в глаза. Я кивнул своим убийцам, как хорошим знакомым, они сосредоточенно кивнули в ответ и нанесли удары заточками. Один в печень, другой в шею, вскрывая сонную артерию.

Последнее, что я видел – как лужа моей крови заливает бетонный пол.

Время собирать камни (1942 г.)

Темно. Больно. Опять. Я опять не умер. Опять! Где я?

– Где я?

– Не шуми, командир, – голос Кота. Капитана Матушкина. Семёна.

Я опять в прошлом. Я всё ещё на войне. Что за напасть! Кузьмин! Данилов! Вы категорически не желаете умирать!

– Где я?

– В подвале. Тихо. Тут немцы кругом.

– Кто ещё жив?

– Прохор, я, Ваня, Брасень и Федя. Больше никто.

– Раненые?

– Двое. Те, что тут лежали. Тяжелые. Было четверо. Прохор не смог всех…

– Тс-с…

– Да ладно. Те, что здесь, никогда об этом слова не скажут. Если бы не Прохор… Он нас всех спас.

– Как он?

– Спит. Как мёртвый. Даже не дышит. Пульс едва прощупывается.

– Транс.

– Ага. Ты спи, командир. Прохор велел всем спать.

– А немцы?

– Не полезут, если шуметь не будем. Я вход гранатой завалил. Тихо будем сидеть – не станут копать.

Я жив благодаря чуду. И чудо это носит имя Прохор. Я поблагодарил Бога, что он пересёк наши пути. И уснул.

Проснулся от шума. Стал шарить в поисках оружия.

– Давай, браток, тяни! Чуть осталось!

Свои. А что они шумят? Страх потеряли?

– Командир, – надо мной склонилось лицо.

– Прохор?

– Как себя чувствуешь?

– Живой.

– Ты прости, Виктор Иванович, не хватило мне сил тебя полностью залечить. Я всем только пули и осколки извлёк и кровь остановил. Больше не смог.

– Перестань, Прохор. Мы и так тебе жизнью обязаны. Что там происходит?

– Там наши. Утром нашли нас. Откапывают.

– А фрицы?

– Фрицы? Немцы, что ли? Ушли. Сами ушли.

– Странно.

– Я тут за ночь силёнок накопил. Давай, Виктор Иванович, на ноги тебя поднимать буду.

– Может, лучше тяжёлым поможешь?

– Им уже не нужна моя помощь. Один без ноги, другой располосован, но восстановится. В госпиталь они хотят. Кровью искупили. Ты тоже в госпиталь хочешь?

– Нет! Навалялся я по госпиталям! Давай! Только ты опять не истощайся.

– Хорошо. Сейчас перевязочку сделаем. Я полностью никому не залечивал. Всем кровью надо искупить. Одного меня пуля не берёт.

Где-то через час я выполз наружу. Солнечный свет ослепил. Прохор отвёл меня, едва ковыляющего, с болтающейся правой рукой, к горе кирпичных обломков, где на расстеленном брезенте сидели все выжившие, отказавшиеся от медсанбата: Кот, Иван, Брасень, Федя. Двоих отправили в тыл.

– Шестеро, – прохрипел я. – Из двух сотен.

– Восемь, – поправил меня Кот.

– Если бы не Прохор – никого, – тихо прошептал Федя.

Все грозно посмотрели на него.

– Знаю, знаю! – махнул он рукой, охнул, схватился за бок. – Будет сын, Прохором назову.

– А дочь?

– Не знаю. Мне кажется, после войны будут одни пацаны рождаться.

– Федь, а у тебя жена есть?

– Нет. Даже невесты теперь нет. Мы вместе в кружок радиолюбителей ходили. Я тут, а её немцы повесили.

– Как так?

– Она к партизанам с парашюта прыгнула. С рацией. Не одна, конечно. Много их было. Только немцы их нашли раньше партизан.

– Ты не переживай, Федя. После войны мужиков будет столько, что бабы сами в штаны лезть будут. Найдёшь себе другую.

– Такой больше нет.

– Другая будет.

– Брасень, отстань от человека. Сам-то любил когда?

– Любил, – зло сказал он.

– И что?

– Она меня мусорам и сдала.

– Да, не повезло. Не ту полюбил.

– Больше я такой ошибки не совершу. Любить кого-то – опасно.

– Это точно. Только вот зарекалась коза в огород ходить, – сказал с усмешкой Кот.

– А ты, краснопёрый, вообще заткнись!

– Браты, – прохрипел я, – оглянитесь.

Они стали озираться.

– В двух боях рота потеряла больше трёх сотен человек. Выжили только мы. В бою вы друг друга прикрывали, себя не жалея, а сейчас собачитесь. Не кажется вам, что всё, чем мы жили до этого, настолько мелко и ничтожно, презренно, что не стоит возвращаться туда?

Молчат, потупив взор.

– Пламя боя выжигает из человека всё лишнее, наносное, всю грязь и гниль. Не чувствуете разве, что вы стали другими? Чище, возвышеннее. Зачем опять в дерьмо ныряете?

А теперь глаза повытаращивали.

– Я понимаю, говно хоть и вонючее, но привычное и тёплое, а к вони привыкаешь и не чуешь. А вот на вершине горы – холодно, ветра дуют, неуютно. Хотя и чистота кристальная, и воздух опьяняюще свежий.

– Ты всегда так? – буркнул Брасень.

– Как?

– Скажешь красиво и умно, а я ощущаю себя помоями облитым.

– Это свежий ветер с вершины сдул вонь, и ты её обратно почувствовал. Не переживай, обратно принюхаешься, – опять усмехнулся Кот.

– А тебе не кажется, что ты слишком умный для простого надсмотрщика?