Истории от разных полушарий мозга. Жизнь в нейронауке

Что ж, очень интересные рассуждения. На первый взгляд, у пациента с серьезными речевыми расстройствами не слишком много общего с шимпанзе. Пришло время провести эксперименты. И мы вместе с моей новой студенткой из Нью-Йоркского университета Андреа Веллетри-Гласс и Примаком, тогда еще остававшимся в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре, взялись за дело. Самолеты, телефоны и факс помогли нам организовать работу. Мы внимательно обследовали нескольких пациентов и обнаружили, что те из них, у кого возникла значительная афазия из-за поражения левого полушария, в той или иной степени все же смогли обучиться искусственному языку, который успешно освоили шимпанзе. Иными словами, мы думали тогда, что у части пациентов незатронутое правое полушарие способно мыслить по крайней мере на уровне смышленой обезьяны[94].

Мы полагали, что в этих экспериментах правое полушарие осуществляло когнитивную деятельность. Для некоторых пациентов с обширным поражением левого полушария это была единственная логическая возможность. Вместе с тем другое исследование, проведенное нами в Нью-Йоркском университете, подрывало нашу веру в то, что правое полушарие способно решать хотя бы простые задачи[95]. Я имею в виду явление слуховой вербальной агнозии, “глухоты к устной речи”, то есть неспособность понимать услышанные слова. Пациенты с этой патологией могут читать и понимают слова, которые видят, но не понимают того, что им говорят. Причина – специфическое поражение левого полушария. Ладно, сказали мы. Но у тех же самых пациентов осталось работающее правое полушарие. Почему бы ему не прийти на выручку, чтобы понять устную речь? Ведь хирургически отделенное правое полушарие у некоторых пациентов с расщепленным мозгом воспринимает слова на слух. Не забывайте, что в те времена у нас были весьма упрощенные представления о работе мозга.

Вскоре появился пациент, на котором мы могли проверить свою идею, – и это в очередной раз доказало огромную пользу практики в нейропсихологических клиниках, где различные травмы предоставляют ученым богатейший материал для исследований устройства мозга.

Пациент У. Б., топ-менеджер одной компании, перенес инсульт с загадочными осложнениями. Он свободно читал, писал и успешно проходил аудиометрию (проверку слуха), но не понимал того, что ему говорят. Когда ему показывали карточку с напечатанным словом “нож”, он мог его произнести, написать и найти в мешке нужный предмет среди многих других. Однако, если кто-то произносил слово “нож”, он реагировал так, будто ничего не понимает. Это воспроизводилось раз за разом во всех тестах на протяжении всей его жизни. Такое простое наблюдение полностью противоречило тому, что мы ожидали увидеть на основании результатов наших исследований расщепленного мозга[96]. Мы подумали, что, вероятно, наши гипотезы о речевой функции правого полушария чересчур обобщенные и расплывчатые. Мы не сомневались в том, что у Н. Г. и Л. Б. правое полушарие в какой-то мере обладало способностью понимать язык, но, возможно, это было не правило, а исключение. Возможно, и оптимистичное заключение о том, что пациенты с тотальной афазией способны достичь уровня шимпанзе в поиске простых аналогий, – тоже лишь иллюзия. Возможно, эту сугубо когнитивную задачу на самом деле решают неповрежденные участки левого полушария. И вообще, возможно, у большинства людей способности к языку заключены только в доминантном полушарии. Минуло полвека, а нас до сих пор мучают вопросы в этой сфере.

Проверка гипотезы о двух разумах

Под влиянием новых идей Примака и придирчивых допросов, которым каждую неделю подвергал меня Леон, я начал пересматривать наши со Сперри давние выводы о двух разумах в одном мозге. Эти непрекращающиеся дискуссии дополнялись частыми визитами в Нью-Йорк авторитетного нейробиолога и философа Дональда Маккея; в 1967 году я пригласил его на несколько месяцев в Калифорнийский университет в Санта-Барбаре, и ему тоже не все было ясно в первой истории о двух разумах в расщепленном мозге. Примак и Фестингер поддерживали идею о наличии двух разумов, но Маккей не верил в нее совсем. Мы искали истину за мартини и “Манхэттенами” в Il Bambino. Даже Маккей, физик и добропорядочный пресвитерианец, не прочь был пропустить коктейль в ожидании креветок с чесночным соусом.