«…Я не встречала в жизни человека добрее, чем мой отец, Вольдемар Герман. Никогда ни одного грубого слова, голос даже не повысит. Очень его уважали все. Когда мы жили на поселении в Омской области, то наш дом всегда был полон гостей. И латыши, и русские, и чеченцы, и люди других национальностей, которые тоже были сосланы в эти места, были нашими гостями. Казахи – те просто чувствовали себя как дома, когда к нам приезжали. Не успеют заехать на двор, а отец уже лошадей их устраивает, мама тесто замешивает на лепешки. У нас постоянно кто-то в доме жил. Однажды отец бабушку слепую в дом привел – ее дети бросили, так она у нас несколько лет жила. Потом еще одна бабушка несколько лет жила в нашем доме – тоже одинокая была, помочь ей было некому. Папа и мама всех жалели…»
Вольдемар Герман и его жена Альма к этому времени прошли суровую школу жизни. Альму в 1945 году комиссовали из трудового лагеря по болезни, и сам Вольдемар имел инвалидность – на работах в лютую стужу простудился, результатом чего стал гнойный плеврит. Едва выжил. Три часа на операционном столе, три года больниц и последующее наблюдение у врачей на протяжении всей жизни. Подобные истории были и в жизни многих других джигинских немцев.
Еще одно разочарование ожидало немцев, вернувшихся в Джигинку одними из первых. Ведь это была далеко не та Джигинка, которую они когда-то оставили. Облик ее изменился за военные и послевоенные годы до неузнаваемости.
«…Мы когда сошли с поезда (а поезд раньше останавливался прямо в Джигинке), то село наше я не узнала. Везде бурьян, грязь, разруха… Да разве же это то село, которое мы оставляли?! И следа от той, довоенной, Джигинки не осталась…»
Но это была их земля. Опустошенная, разоренная – это была их земля. Здесь были могилы их дедов и прадедов, их родовые дома, их воспоминания о детстве и юности. Молодому поколению немцев, которые родились и выросли в Восточном Казахстане, на Севере или на Урале, возможно, была непонятна тяга родителей к этой земле.
«…Мои родители, сколько я их помню, всегда жили на чемоданах. Особенно папа. Он говорил нам, детям, что скоро, очень скоро мы уедем на нашу родину. Рассказывал, какая вкусная черешня росла в саду у его родителей. И груша… А мы, дети, спрашиваем его: что такое черешня или груша? Мы же не то чтобы в глаза эти фрукты никогда не видели. Мы и не слышали о них…»
К тому же ко времени, когда немцы принимали решения о возвращении в Джигинку, большинство из них уже не бедствовали. Они основательно пустили корни на новом месте, будь то Восточный Казахстан, Север или другие места, определенные им в годы войны и послевоенные годы для постоянного места жительства. Они не только не бедствовали на новом месте, но часто и довольно зажиточно жили.
«…У нас в селе все немцы жили на одной улице. Хорошо жили. И дома немцев всегда отличались от домов коренных местных жителей. Всегда опрятный дом, добротный, штакетник покрашен…»
Жизнь-то вошла в стабильное русло. Казалось бы, и менять уже ничего не нужно. Да и поздно. Но нет же. Срывались с насиженных мест, бросали устроенный быт и один за другим тянулись в Джигинку. На родину.