История унтера Иванова

— Пока нет еще и не знаю, буду ли когда, — спокойно сказала Дарья Михайловна. — Что же выйдет?.. Ты-то, Герасимыч, лучше других знаешь, как я от венчанного мужа сбежала. Значит, не сочла брак делом важным. А теперь иначе к нему отнесусь, ежели в богатстве тем утверждаюсь? Чем мне худо было столько лет без венца? Больше ли венчанную любить станет? Или, если разлюбит, то чтоб отделаться затруднился? И какая я жена перед родичами его — Голицыными, Бутурлиными, Мусиными-Пушкиными? Незаконное дитя отставного поручика и внучка цыганки, вдова судейского крючка. Словом, не додумала еще, решусь ли венчаться. И спешить не стану, пока все до ясности не выношу…

За ужином хозяйка рассказывала, как жили в Неаполе, про тамошний народ, про солнце, что греет и зимой, про голубое море. Прощаясь, наказывала Иванову еще прийти до их объезда.

— Ты сходи к ней, — советовал Красовский, когда шли обратно. — Около нее душой оттаиваешь… Женщина редкостно добрая и справедливая.

— Да уж, мало кто о замужестве с богачом так раздумывать станет, — сказал вахмистр.

— По-моему, тут она зря умствует. Сколько лет в согласии проживши — finis coronat opus[61] — возразил Красовский. — А насчет родственников своих пусть полковник сам решает, сколь с ними считаться. Просит замуж выходить — значит, она ему всех нужней… Однако то особый предмет, нам, холостякам, чуждый… А тебе еще раз советую к ней сходить, раз звала. Может, музыку послушаешь. Видел я, как нынче в звуках потонул. И есть отчего — те, кто ее сочиняли, великие мастера душу переворачивать. Голос у хозяйки звучит, кажись, лучше прежнего, играют в сем доме почти каждый день, и жалею, что, здесь будучи, всего три вечера их слушал. Может, завтра еще сумею побывать… Право, лучше варшавских оперных…

— А есть ли какая музыка на заводе вашем? — спросил Иванов.

— Считай, что нету. Бренькает офицерша одна штучки разные… Там я больше стихами душу отвожу.

— Все Державина своего любимого?

— Запомнил! — воскликнул Красовский. — И его. Но представь, нынче новый кумир народился для поэзии любителей. Даже дьякона Филофея, прошлым годом в Лебедянь заехавши, от Мерзлякова и Жуковского к сему новому кумиру перетянул. И отсюда увожу стихов его тетрадку, за кою пять рублей дал, как раньше мне плачивали.

— Как же звать его? — спросил вахмистр.

— Тезка наш — Александр Пушкин. Прозванье самое военное — Пушкин. Запомнил?.. Ну, на сем углу нам прощаться. Думаю послезавтра тронуться со всей кладью на долгих, двумя тройками, в Стрельне взятыми. Может, к тебе больше не поспею забечь. Будь же здоров, помни совет насчет офицерства и поверь, что игра свеч стоит. Да жди письма, что в деревне твоей увижу, коли из Варшавы жив выберусь…

В следующие дни Иванов с удовольствием вспоминал вечер, проведенный на Литейной. Более всего, конечно, музыку, которая доходила до самого нутра, уносила куда-то ввысь. Особенно когда хозяйка пела без слов, становилась невиданным третьим инструментом. Вспоминал и слова ее о надобности прежде отъезда за границу побывать во всех вотчинах. Значит, узнать, как живут там люди, помочь им, видно, хочет. Вспоминал и приглашение побывать у нее снова. Но тут неизменно будто запинался за какой-то порог. Как он, солдат, один пойдет? Что скажет? «Наказывали прийти? Дозвольте музыку вашу послушать?..» Или вдруг сам полковник встретит да спросит: «Чего тебе надо, вахмистр?» — «К супруге вашего высокоблагородия в гости пришел…» Вот как все неладно видится… И, однако, не пойти тоже будет нельзя, раз наказывала…

Прошло дней десять, прежде чем все-таки решился сходить на Литейную. Только сыщет ли ихнюю квартиру без Красовского?..

Дом нашел сразу. И на площадке лестницы уже понял, что пришел поздно. Двери стояли настежь. В прихожей с козел маляр белил потолок. Сквозь открытые двери увидел второго, который обдирал обои в комнате, где слушали музыку. На окошках наклеены билеты — квартира сдается.

— Давно ль уехали господа? — спросил Иванов.

— Того не знаем, — отозвался маляр. — Мы от хозяина наняты.

Из подъезда Иванов свернул было к воротам, чтобы сыскать дворника, но передумал — не все ли равно, когда? И пошел по Литейной к Невскому. Дооткладывался, глупая башка!..

— Здравствуйте, господин кавалер! — окликнул его человек в шинели и бархатном картузе, в котором не без труда узнал краснощекого виолончелиста. — Поблагодарить зашли, да опоздали? — продолжал он, добродушно улыбаясь. — Третьего дня уехали. Разве Василий Козьмич не сказал вам про ихний отъезд?..

— Какой Василий Козьмич? — удивился вахмистр. — Никакого Василия Козьмича я не знаю.

— А того, что на фортепьяно играл, лысый такой, плотный.

— Помню его, но как звать, не знаю, и где бы он мог мне что сказать?

— Да вы не шутите ли? — улыбка начисто сползла с лица виолончелиста. — Как же так? Он в канун отъезда барыне расписку вашу принес и сказал, что сами благодарить придете.

— Какую расписку? В чем? — воскликнул вахмистр.