Итоги

– Но, Ваша Сонорность, мы просто обязаны сделать это, чтобы другим жнецам неповадно было.

Это произнес седой старик – не охранник, а, видимо, один из священников этой странной религии.

– Убить его – значит начать войну, к которой мы не готовы.

Старик был явно раздражен.

– Ваша Сонорность, я вынужден настаивать…

– Викарий Мендоза! – возвысил голос Набат. – Меня не интересует ваше мнение.

Затем он повернулся к охранникам.

– Закройте жнеца где-нибудь, пока я не решу, что с ним делать.

Викарий попробовал протестовать, но Набат не обратил на него внимания, и Моррисона увели. Забавно, но этот Набат, в своей атласной пижаме, совсем не показался Моррисону таким нелепым, как несколько минут назад. Да, есть в нем нечто от святого человека!

– И о чем ты только думал?

Викарий Мендоза, взбешенный, ходил взад и вперед по комнате Грейсона. У каждой двери и у каждого окна стояли охранники, как всегда, появляющиеся слишком поздно. Хотя, по счастью, на этот раз все обошлось. Как можно было вести себя так глупо, думал Мендоза. Его же просили никуда одному не выходить. Тем более ночью. Он сам навлек на себя неприятности.

– А почему ты не разрешил убить его? Убили бы и сожгли! И Годдард бы понял, с кем имеет дело.

– Да, – согласился Набат. – Он бы понял, что тоновики взбунтовались и их нужно уничтожить.

– Он и так хочет нас уничтожить! – парировал викарий.

– Хотеть уничтожить и мобилизовать для этого достаточное количество жнецов – это разные вещи. Чем дольше мы будем воздерживаться от того, чтобы спровоцировать Годдарда, тем больше у нас будет времени подготовиться к битве. Разве это не ясно?

Мендоза сложил руки на груди. Ему было ясно, что здесь происходит.

– Ты просто трус, – сказал он. – Такая простая вещь – убить жнеца! А ты боишься.

Набат выпрямился и подошел к викарию вплотную.

– Если вы еще раз назовете меня трусом, вас отправят в ваш монастырь, и на этом ваше служение мне закончится.

– Ты не посмеешь!

– Охрана! – приказал Набат, жестом призывая ближайшего охранника. – Пожалуйста, препроводите викария Мендозу в его покои и заприте там до полудня завтрашнего дня в наказание за неуважение к Набату.

Ни секунды не колеблясь, охранник вышел вперед и схватил викария, дав понять, чьи приказы здесь исполняются в первую очередь.

Мендоза оттолкнул охранника.

– Я сам пойду.

Но перед тем как уйти, Мендоза сделал глубокий вдох, повернулся к Набату и сказал:

– Простите меня, Ваша Сонорность. Я был неправ.

Увы, в словах его было больше притворства, чем искренности.

Как только викарий ушел, Грейсон упал в кресло. Он в первый раз конфликтовал с Мендозой. И Набат не мог позволить себе дать слабину. Даже перед тем, кто создал его, он обязан быть тверд и непреклонен. Наверное, он должен был ощущать чувство удовлетворения от того, что поставил викария на место. Но ничего подобного! Видно, Гипероблако избрало его в качестве единственного звена, связывающего его с человечеством, именно потому, что Грейсону, в отличие от прочих людей, было абсолютно чуждо желание власти. Ему претил сам вкус власти.

Может быть, со временем этот вкус разовьется? Может быть, в этом даже появится необходимость?

В аббатстве не было казематов. «Обители» скорее имитировали средневековое строение, чем были таковым. Поэтому Моррисона заперли в комнате, которая – в те времена, когда аббатство было музеем, – использовалась в качестве офиса. Охранники тоновиков не владели навыками содержания заключенных – их к этому не готовили. У них не было даже кандалов – такие игрушки можно было найти только в музее, но не в таком, который располагался в аббатстве. Поэтому охранники связали Моррисона пластиковыми жгутами, которыми в аббатстве крепили к каменным стенам бугенвиллею, вьющийся лианоподобный кустарник. При этом они явно перестарались – на каждую руку и ногу Моррисона они навязали такое количество жгутов, да еще и затянули их так крепко, что кожа на его руках стала фиолетовой, а ноги холодными как лед. Но делать было нечего, и Моррисону оставалось лишь ждать решения своей судьбы.

Где-то перед рассветом за закрытой дверью своего узилища он услышал разговор.

– Но, Ваша Сонорность, – говорил один из охранников, – вам туда нельзя. Он опасен.

– Вы его связали? – услышал Моррисон голос Набата.

– Конечно.

– Он может вырваться?

– Нет, мы все сделали наверняка.

– Так в чем проблема?

Дверь открылась, и Набат вошел, прикрыв за собой дверь. Он был причесан, и на нем был надет его балахон. В этом одеянии чувствовал он себя явно неловко.

Жнец Моррисон не знал, благодарить ли Набата за то, что спас его от смерти, или же проклинать, что оставил его в живых, униженного, потерявшего все, что у него было в жизни.

– Ну и что, – сказал мрачно Моррисон, – у Гипероблака в отношении меня есть план?

– Я солгал, – отозвался Набат. – Ты – жнец, и у Гипероблака по определению не может быть такого плана. Оно ничего не может с тобой поделать.

– Но оно же сказало тебе, кто я.

– Нет, – покачал головой Набат. – Я догадался сам. Ты – Жнец Моррисон, верно? Твой Покровитель написал стихи, которые я прочитал.