Иван III — государь всея Руси. Книги 1,2,3

— Бить татар надо и зорить еще боле, не давать им отдыху, дабы не могли оправиться. Юрий Василич о сем сам знает и меры принимает. Ты ж, Федор Василич, со всеми удельными сносись: пусть народ подымают на вольные дружины, где сопредельны с Казанью-то. Зорят пусть, что могут, и жгут, а купцов казанских грабят и бьют на всех путях…

Иван Васильевич ходил по покою своему крупным шагом, как обычно, когда волновался.

— «Казан», — продолжал он, — по-ихнему «котел» значит. Пусть кипит весь, а казанцы в нем варятся. Мы же, пока кипенье сие бурлит, новую рать посильней против них соберем. Яз сам в сей рати великой с полками поеду…

— А нужно ль тобе, государь, самому идти? — возразил дьяк Курицын. — Сам ты верно говоришь, что государю подобает более государствовать, а не на коне скакать. Видеть все с высоты своей и токмо повелевать боярами, воеводами и дьяками, что надобно им творить…

— Верно, Федор Василич, — усмехаясь, перебил его государь, — но бывает, что надобно и самому государю лик свой пред воями показать. В некоторых случаях и ратное дело в государствование входит, а пошто — сам, чай, разумеешь…

Иван Васильевич опять молча стал ходить вдоль покоя своего и, вдруг обернувшись к дьяку, заговорил оживленно:

— Землю всю русскую против Казани поднять надобно! Сирот и черных людей поднять наиглавно… Токмо бы еще Новгород Великий сломить да Ганзу[203] немецкую и князя тверского к рукам прибрать, а там и Большую Орду скинем…

Иван Васильевич подошел к окну и стал глядеть на ясное зимнее небо сквозь верхние незамерзшие листочки слюды.

Вспомнился Ивану покойный митрополит Иона, заветы его о Москве — Третьем Риме, и брови его резко сдвинулись, образовав глубокую складку на лбу.

— Будет Русь вольной державой! — громко и твердо произнес он.

— Аминь! — воскликнул Курицын. — Истинно так…

Наступило молчание.

— Государь, ходят по Москве слухи промеж наших гостей, а особливо средь иноземных, — заговорил Курицын и вдруг смолк в нерешительности.

— Какие слухи? — спросил государь, не оборачиваясь. — Коль начал, доканчивай…

— Бают фрязины, которые с Рымом сносятся, будто папа и кардиналы невесту тобе ищут…

— Пошто ж у их такая гребта о сем? — насмешливо спросил Иван Васильевич.

— Неведомо. Токмо мыслю яз, не зря сие деют, прибытка собе ищут. В Польше и Литве о сем тоже слух есть…

Государь, вспомнив свою нежную, ласковую Дарьюшку, весело улыбнулся и шутливо молвил:

— Пусть их ищут, а нам спешить некуда. Наследник у нас есть, растет, а даст бог, и вырастет! Нам же ныне первей всего надобно Казань смирить.

Буду с Юрьем новый поход готовить, а ты, Федор Василич, с господы новгородской глаз не спущай. Яз те в помочь отмолю у старой государыни дьяка Бородатого…

Той же зимой Иван Васильевич, за три недели до великого заговения, пошел ко Владимиру, взяв с собой братьев, князя Юрия и князя Бориса, сына своего Ванюшеньку, десятилетнего княжича, да еще взял князя верейского, Василия Михайловича, и придворных их со всеми людьми. На Москве же великий князь оставил вместо себя двух других братьев своих — Андрея большого и Андрея меньшого…

Время было уже к концу зимы, февраля третьего, когда сироты летнюю сбрую чинить начинают и для езды и для пахоты, когда и дни уж заметно прибавляются да как будто и теплей становится.

Вчера вот валил густо снег, сырой и липкий, а сегодня ясно, безоблачно, но сосны и ели все стоят еще под белыми лохматыми шапками. В полдень шапки эти, где солнце грело сильнее, съехали уж набекрень, а местами просто попадали вниз, засыпав кусты подлеска возле опушки дороги.

Порой среди лесной тишины раздается резкий треск, и вдруг огромная ветвь хрупкой сосны, ломаясь под тяжестью снега, шумя хвоей и глухо ударяясь, падает в сугроб.

Снова все затихает в вековом бору, и слышится только где-то далеко раскатистое сорочье стрекотанье. Теплой влагой тянет уже в воздухе, но все же поляны лесные да просеки, как зимой, белы от сугробов снега, и кажется, они никогда не растают, да и дороги совсем еще крепкие…

Иван Васильевич едет позади своего полка верхом, задумчивый и молчаливый. Дорога эта знакома ему с детства и с тех пор запомнилась крепко. Рядом с ним молодцевато рысит на добром татарском бегуне Ванюшенька. Иван Васильевич весело поглядывает на возбужденного, сияющего от радости сына и невольно вспоминает, как восемнадцать лет тому назад, таким же вот мальцом, ехал он тут сам в первый поход, но не с отцом своим, а только со старым Илейкой да с грозным воеводой князем Стригой-Оболенским. Понятно ему, что на душе у Ванюшеньки светло и радостно, но отцовское довольство его меркнет, когда в памяти встают безлюдные деревни и села, мерещится, будто вчера только тянулись здесь убогие обозы бегущих сирот…

— Впервой таким вот, как Ванюшенька, шел яз по сим местам против казанских татар, — с горечью говорил он брату Юрию, — а казанцы-то и ныне все еще горе и страх творят христианству.

— Недолго ждать, Иване, — бодро воскликнул Юрий, — ежели все сбудется по твоему замыслу, то вборзе разорим сие проклятое гнездо!