"Ничем вода не дорожит, а дальше дальше всё бежит..." - она торопливо моет посуду, выстраивая по ранжиру тарелки – большие плоские, большие глубокие, маленькие плоские, плошки, споласкивает раковину, протирает от крошек стол.
- Мам, - говорят за спиной, - смотри, я нарисовал марсианского дракона.
Она рассматривает марсианского дракона и критикует анатомию крыла, и они вместе рисуют дракону жену и драконят.
- Пойдём гулять, - говорит сын.
- Конечно, соглашается она.
- Что-то давно вас не видно было, - говорит соседка у подъезда. “Вот старая склеротичка, - думает она, - кому же тогда ты вчера жаловалась на невестку?”
В парке они качаются на соседних качелях долго-долго, приноровившись, чтобы басовитое "сры-ып" одной дополнялось повизгивающим "скри-скри-и" другой. В витрине антикварной лавочке на углу выставлен старинный вертеп. Она просит продавца завести механизм, и под спотыкающуюся мелодию фигурки волхвов снова и снова плывут мимо Девы.
- Смотри, - теребит она маленькую ладонь - ну смотри, какие чудесные.
- Да ну их, - отворачивается сын, - ма-ам, ну пойдём уже отсюда...
- Ничего-ничего, родим вам сестру, и буду я с ней играть в куклы.
"Колёса тоже не стоят, колё-оса", - бормочет она себе под нос. Вот же привязался этот Шуберт.
Она пробует суп, когда звонит телефон.
- Что ты делаешь, маленькая?
- Варю суп, муж и господин мой.
- А если мы сегодня бросим детей и пойдём куда-нибудь?
- Куда-нибудь куда?
- Гулять, в кино, в ресторан – куда ты хочешь.
- О, я очень хочу гулять, в кино и в ресторан. Только не сегодня. У меня сегодня уже отчаянно домашний настрой. Давай мы гулять в кино и в ресторан пойдём завтра.
- Давай, конечно, -говорит он как-то неуверенно, но тут как раз приходит из школы старший.
"Вертятся, пляшут жернова, вертя-атся, - чудовища, руки мыть! - вертятся пляшут жернова, вертя-атся...
Кажись бы им и не под стать, но ведь нельзя от всех отстать...
Насчёт “отстать”, кстати, что у тебя с математикой?"
Ключ поворачивается в замке, и она спешит к двери, потом на кухню.
"Движенье – счастие моё, движе-енье", - мурлычет она, перемывая вечернюю посуду, закидывая с младшим на меткость игрушки с ковра в корзину, проверяя математику у старшего, развешивая на плечиках выглаженную белую рубашку, разбирая постель... Движения её становятся медленными и сонными.
- Ложись-ка спать, девочка, - говорит муж.
- Спокойной ночи, мама, - говорят мальчики.
- Спокойной ночи, милые, - отвечает она едва слышно.
Она ложится, вытягивается, не в силах бороться с оцепенением. Кто-то укутывает её одеялом.
- Давай завтра ещё раз, - говорит младший, теребя цепочку маленького серебряного ключа.
- Даже и не думай, - старший сердито щёлкает выключателем ночника. Жёлтый улыбающийся полумесяц то гаснет, то вновь загорается. - Папа сказал – не чаще раза в три недели, ты же не хочешь, чтобы она опять сломалась.
Евгений Коган
Спасибо за эту радость
Она говорит, - не могу больше я ходить на эту работу, не могу, там из приличных людей только Ирочка Федорова, да и то она через день работает, а еще и ребенок у нее маленький, болеет все время, так она дома остается, а остальные – крысы какие-то. Она говорит, - начальница наша, Инга Матвеевна, стерва, позже всех приходит и орет, орет, орет, иногда хоть к себе в кабинет вызывает, а чаще – при всех, прямо как встанет в середине комнаты, так и орет на кого-нибудь, слюной брызгает, мне тогда хочется прямо в чертежную доску мою прямо впечататься, прямо сквозь землю провалится хочется, как говорится, так стыдно, прямо плакать начинаю. Она говорит, - Инга-то и орет все больше на Ирочку, Ирочка потом плакать убегает в туалет, так жалко ее, а сделать ничего не могу, и никто не может, но Инга – все, не будет больше у нас работать, уволилась, у нее муж богатый, она вообще теперь работать не будет, так что ничего, нормально, только интересно, кого на ее место поставят – главное, чтобы не такую крысу, конечно, потому что остальные все ничего – не такие, как Ирочка, но терпеть их можно, а я – не Инга Матвеевна эта, я без работы пропаду, я с восьми лет работаю, двое младших братьев у меня на руках было, я их растила, родители-то мои умерли, мне как раз только восемь исполнилось. Она говорит, - а что делать, когда жизнь такая, а я и не жалуюсь.