Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

В отчете идет речь и о пагубном влиянии журналистики, особенно московской, на молодёжь университета; именно журналы распространяют понятия, «поколебавшие уже едва — ли не все государства Европы» (188). О том, что, вступая в должность, он думал: достаточно только «укротить в журналистах порыв заниматься предметами, до государственного управления или вообще до правительства относящимся», и всё будет в порядке; можно дать им свободу рассуждений о предметах литературы. Но, вникнув в дело, понял, что даже рассуждения о литературе довольно опасны; влияние их, особенно на студентов, отнюдь не безвредно. Оказалось необходимым «подвергнуть строгому контролю и собственно литературное влияние периодической печати на публику, ибо разврат нравов подготавливается развратом вкуса». «В нынешнем положении вещей нельзя не умножать, где только можно, количество умственных плотин». Все они могут оказаться не равно надежными, «но каждая из них может иметь свое относительное достоинство, свой непосредственный успех» (всё Барсук188-189).

Принципы, сформулированные Уваровым, впервые публично обнародванные в январе 1834 г. в предисловии к первому номеру нового официальноиго <<Журнала Министрства народного просвещения>>, превратились в основу политической жизни, просвещения, в критерий оценки периодической печати, науки, литературы. В 1846 г. они стали девизом графского герба Уварова. В них было немало противоречий. Ориентировка давалась на отечественное, а не на Запад, но последний все время присутствовал в рассуждениях Уварова, Россия постоянно сравнивалась с ним, пусть он и всегда осуждался (очерствел, погряз, не понимает истинных задач человечества).

Теория «официальной народности» встречена многими одобрительно. Не только, например, Погодиным, но и молодым Белинским. В конце статьи «Литературные мечтания», говоря о необходимости русского народного просвещения, критик с одобрением упоминает Уварова, не называя его: «когда знаменитые сановники, сподвижники Царя на трудном поприще народоправления, являются посреди любознательного юношества, в центральном храме Русского просвещения (т. е. в Московском университете — ПР), возвещать ему священную волю Монарха, указывать путь к просвещению, в духе православия, самодержавия и народности». Напомним, что Белинский жил в это время Москве, связан с московскими студентамии, видимо, знал их отношение к инспекции Уварова и к его теории.

В самом начале деятельности нового министра издан циркуляр цензорам о строгом следовании уставу, предписаниям и распоряжениям: чтобы разрешенные произведения не только по содержанию, но и по духу не содержали в себе ничего несообразного с цензурными правилами. Требование судить по духу противоречило уставу 1828 г., но это Уварова не смущало. Выступает он и против разрешения дешевых изданий, журналов для народа: они не приносят-де пользы, и даже вредны. Вообще неполное знание вредит, по мысли Уварова, просвещению.

Подобные установки сохранялись до самого конца правления Уварова. 26 мая 1847 г. он направляет циркуляр попечителям учебных округов, о том, как следует понимать истинную народность. В циркуляре ощущается и оттенок противопоставления славянофильскому, т. е. не истинному, пониманию народности: «русская народность» «в чистоте своей должна выражать безусловную приверженность православию и самодержавию», а всё, что выходит из этих пределов, есть примесь чуждых понятий, «игра фантазии или личина, под которой злоумышленные стараются уловить неопытность или увлечь мечтателей» (190). Даже Булгарин нашел такие требования чрезмерными: «Не завидую я месту Уварова в истории! А история живет, видит и пишет на меди! Имя Торкмевады в сравнении с именем Уварова есть то же, что имя Людовика XIV в сравнении с именем Омара! Набросил на всё тень, навел страх и ужас на умы и сердца, истребил мысль и чувство..» (190).