Из жизни военлета и другие истории

Ну, а что делает портной, когда шьет? Правильно, конечно, поет. И тихонечко поют «еврейские глаза», «ву из дос гесселе», «рак бэ Исроэль», «бисл зунг» и массу других.

Нет, нет, друзья, это здорово — вместе петь. Вся семья становится одним единым целым. Которое уже больше 2000 лет никто не может порвать или уничтожить.

Зелик останавливает машинку и вновь смотрит в темноту Мамонтовской ночи.

Какие тени ему видятся? Кто знает.

Глава VI Все для революции

А видится ему Цюрих и Владимир Ильич. Не только. Берлин часто приходит в виденьях. Парвус Израиль, Платтен, Ромка Малиновский. Да мало ли кто прошел, промчался, пролетел в те сумасшедшие революционные годы. Когда Парвус, гипнотизируя взглядом и давя животом, все объяснял — революция — всегда риск. Но риск — риском, а девицы, да хорошенькие, почему-то к Парвусу так и липли. Видно, горячие революционерки, не иначе.

Но он и сам вызывал уважение. Еще бы! Сидел в Крестах, сидел в одиночке в Петропавловке, бежал из ссылки. И, как стало ясно, сделал ставку на Ленина, на революционный переворот в России.

Вот и сейчас использует Зелика, студента экономического факультета университета в Берлине, для передачи планов и программ революционного переворота в России.

Зелик узнал многое. И от Парвуса и его друзей, и наблюдая русскую эмиграцию в Швейцарии в период коротких наездов с конвертами для Владимира Ильича.

Например, он видел, что Парвус особенно-то с Лениным и не церемонится. В одном из разговоров даже слышал упрек в адрес Ленина. Мол, перестаньте, Владимир Ильич, переписывать ваши инструкции в Россию из французских изданий ихней революции. Иное время, другие страны и народы. Надо действовать, а не писать. Чем очень раздражал Ленина, который Парвусу его оскорбительные замечания не забыл до конца его и своей жизни[37].

Но Зелик исправно конверты возил, тем более, что Парвус оплачивал проезд. Долго смеялся, когда узнал, что Ленин содрал с него деньги на партийный взнос.

— Да брось миндальничать, Зелик. Оставь свои местечковые привычки. Каждый труд должен быть оплачен. Хоть вклад в революцию, хоть пошив пиджаков да гимнастерок. Поэтому держись твердо, не как еврейский коммивояжер, а как жесткий и храбрый помощник нашей маленькой партии, что подточит, я уверен, этого гиганта, Россию. Государство это и падет к нашим ногам. А пока еще раз запомни: каждый труд должен быть оплачен. Смело требуй деньги, они у Ильича есть, уж я-то знаю. А пока вот тебе конверт, билеты, и гони в Цюрих по-быстрому.

Зелик речь усвоил и решил действовать в духе учения Израиля Лазаревича. Правда, получилось все не совсем ладно.

Владимир Ильич встретил Зелика раздраженно. Был нервный, мол, давайте, что там у вас. Как будто Зелику больше всех надо продвигать к победному свержению российскую революцию. Но Зелик привык себя сдерживать, да и Ленин не последний в революции человек, так что, чего уж там, обойдусь.

Владимир Ильич бумаги просмотрел быстро и неожиданно разразился гневной тирадой:

— Вот смотрите, товарищ, как живут эти филистеры, эти социальные проститутки, эти лакеи капитала. Пришел на их посиделки. А они, видите ли, без пива не могут, эмигранты болтливые.

Крупская из комнаты выглянула: Володя, только не волнуйся. Володя так на нее зыркнул, так на скрипучем стуле двинулся, что поняла Наденька — опять всю ночь будет выволочка с упреками поповоду не глаженных носовых платков, криво пришитой пуговицы и плохо стиранных рубах. Да мало ли что еще Володя припомнит. Память на все промахи и ошибки у него была блестящая.

— Так вот, я на скамейке подвинулся, пришел очередной болтун, и на тебе — шляпкой гвоздя скамеечного брючину и распорол. Вот, извольте полюбоваться. — И без пяти минут вождь мирового пролетариата без стеснения повернулся к Зелику попой, слегка нагнулся и в самом деле, увидал Зелик большую прореху как по заднице, так и ниже, по брючине, почти до заднего сгиба. И не только прореху увидал Зелик. А также и исподнее в виде телесного цвета подштанников, то есть, кальсон, видно, серьезно застиранных.

Но Зелик стеснителен, к старшим относится с почтением и глаза от этой демонстрации разрушения брюк отвел. Стал смотреть на сундук, в котором, как говорил Парвус, свалены в кучу планы и программы революций и социалистического строительства.

— Чего, зачем? — хохотал Израиль Лазаревич. — Вместо сундука поехал бы лучше в Россию да покрутился бы на баррикадах. Да создал бы Совет рабочих или даже крестьянских депутатов. Да побегал бы от царских ищеек. Или посидел бы в ссылке с друзьями — врагами. Так нет, — разливался Парвус, — прятался то в Париже, то в Цюрихе, то в Поронине и все пишет, и пишет, и пишет. Да что пишет-то?

Переписывает своими словами опыт французской революции. А кому это нужно? — Парвус раздраженно махал рукой и предлагал зачарованному Зелику выпить прекрасного мозельвейна.

— Но запомните мои слова, мой молодой еврейский друг. Я ему, Владимиру Ильичу, посылаю бомбу. План я ему посылаю.