Избранное

— Дорогие господа, женщина, так же как и вы, создана для своего собственного счастья. Ни для украшения ваших благородных жизней, ни для украшения мира, ни для того, чтобы оправдывать все сущее или мешать ему. Женщина, так же как и вы, была создана богом, чтобы быть счастливой. Если интересы наши иногда сталкиваются, то и здесь, как и в природе, существует право сильного. Не считайте нас ни злым роком в вашей жизни, ни драгоценным украшением; мы имеем одинаковые с вами права на счастье. Эржебет, дорогая моя, не думаете ли вы, что я права?

Эржебет вздрогнула. Она не прислушивалась к словам Иолан, поглощенная своими невеселыми думами. Она покраснела и сказала то, что первым пришло ей в голову:

— Счастье? Чтобы им обладать, нужно быть особенным существом.

У Телегди сжалось сердце. Чего не хватало его дочери, чего не было у нее, принадлежавшей к древнейшему роду? Почему она не считает себя созданной для счастья? Ведь их предки известны с 1360 года, с 1360!

Иолан заговорила с каким-то нервным возмущением:

— Как это так? Каким бы ни был создан человек, он жаждет счастья! Можно быть лишенным духовных качеств, можно быть некрасивой, можно иметь волосы цвета мамалыги, а глаза как глиняные бусины, можно быть немощным и даже бедным, но если хочешь быть счастливым, отгоняй от себя несчастье и завоевывай счастье! Но вы, такая красивая и такая остроумная, вы еще сомневаетесь, что имеете право на счастье?

Сердце графа Бароти забилось сильнее. Несмотря на легкий хмель, затуманивший его сознание, каждое слово Иолан, словно удар кулака, отдавалось в его голове. Глаза как глиняные бусины, волосы цвета мамалыги — это же Эржебет, это понятно каждому. Но потом Иоланка преподнесла ей несколько комплиментов, назвав ее красавицей и остроумной! Остроумие бедной Эржи! Может, оно и есть, да только его не видно! Хорошо еще, что Иолан ничего не сказала про длинные зубы Эржи! Во всяком случае, она ловко ее поддела. Пока еще для обид причины нету, но если так будет продолжаться, то скандал с Телегди, управляющим императорскими имениями, неизбежен, и это сейчас, когда ему, Бароти, больше чем когда-либо нужны связи при дворе, так как вот-вот начнется процесс из-за имения около Хунедоары! Граф вытер пот со лба. Иолан не переставала говорить.

— Это абсурд — воображать, что бог создал человека для того, чтобы он был несчастным. Если пожелаешь стать жертвой, то, естественно, ничто тебя не спасет.

— Вот это философия, которую я принимаю! — воскликнул лейтенант Шофолви.

Телегди пытался понять слова хозяйки. Следует ли ему обижаться? А Пал, Пал Эрдейи, как он относится к этому, наливая золотистое вино в бокал Эржебет, растерянно улыбаясь и думая о чем-то своем? К ним домой этот Пал приезжает как влюбленный, присылает цветы!

— Эржике, дорогая моя, как бы я хотела быть такой юной и свежей, как вы! Начать жизнь сначала, но не для греховных радостей, как можете подумать вы, господа, — ведь в мужской душе гнездится много вульгарных, нечистых представлений, — а для того, чтобы слиться с природой, музыкой, со всем прекрасным в мире, с тем чувством свободы и страсти, которое мне дала зрелость.

«Как она ловко вывернулась! — облегченно подумал Бароти. — С каким восхищением все смотрят на нее, даже старик Телегди, который должен был бы ее ненавидеть сегодня больше, чем когда-либо. Она снова хотела бы сделаться юной, чтобы я еще раз пережил молодые годы, загубленные ее тиранством и капризами. Эх! Как я рад, Иоланка, что ты стареешь! Немного тебе осталось, несколько лет поблистать, и все! А какой уродливой бабой ты станешь с этим огромным носом и длинной морщинистой шеей! Какая безобразная, страшная старуха получится из тебя!»

Грохот отодвигаемых стульев заставил его очнуться. Гости поднялись, чтобы стоя выпить за здоровье хозяйки.

«Хоть бы принесли скорее торт и кончился этот ужин, мужчин можно было бы усадить за карточные столы и разбить этот кружок, образовавшийся вокруг нее!»

Музыканты, перебравшиеся теперь на террасу, играли в темноте страстные романсы. Стол обносили все новыми и новыми блюдами.

Берта и Маргит приносили чистые тарелки и убирали грязные, ставили на стол полные графины и удалялись на цыпочках.

Маришка на кухне, подобно капитану корабля, отдавала краткие приказания. Пряди ее черных волос выбились из-под наколки и прилипли ко лбу; покрасневшее, нахмуренное и озабоченное лицо склонялось то над противнями, то над огнем. Сложную операцию перемещения жаркого с противней на большие серебряные блюда производила она одна, заботливо и искусно.

— Ну, что они там говорят? — время от времени спрашивала она, поднимая свое морщинистое лицо, когда Берта и Маргит проносили грязные тарелки в комнату за кухней, где Ибике мыла их.

— Все очень довольны, все хвалят!

— А она?

— Ей некогда, она все говорит!

— А курчавый? Слушает?

— Курчавый совсем растаял.

— А лысый?

— Молчит.

— Бедная Эржике Телегди!