Избранные произведения в одном томе

Д’Авигдор, сжав кулаки, приблизился к Бертраму.

— Что это, черт возьми, значит? — вскричал он.

— Лейтенант д’Авигдор, — был ответ, — вы негодяй и подлец!

Д’Авигдор вскинул голову и внимательно взглянул на собеседника.

— Что ж, Бертрам, — сказал он вполне искренне, — я не стану называть тебя лжецом, потому что знаю, что ты не лжец, и как человек ты куда лучше меня. Но зато я могу, ничуть не кривя душой, назвать тебя дураком. Дорогой мой, я военный и человек слова, а ты прекрасно понимаешь, что значат твои слова. Если тебе нравится, когда люди убивают друг друга за выражения, не наказуемые законом, как угодно. Я трижды дрался на дуэли, но по-прежнему считаю это глупостью.

— Я никогда не дрался на дуэли, — тяжело дыша, ответил Бертрам. — И всегда осуждал их. Но, глядя на вас, я думаю иначе. Распутник, предатель, очернитель доброго имени, если закон не дает мне в руки оружия, я возьму его сам. Вы не желаете драться из-за слов, так деритесь из-за… — И он схватил своего собеседника за ворот. Д’Авигдор вырвался с громким проклятием и отступил на несколько шагов.

— Так, значит, завтра, — сказал он. — Вот идиот.

— Прекрасно, — ответил раскрасневшийся от гнева Бертрам и сел.

— Как ты узнал, что я здесь? — спросил д’Авигдор как ни в чем не бывало. Он стоял у камина и выглядел совершенно спокойным.

— Где бы вы ни были, в любой стране и в любом городе, я нашел бы вас, — сказал Бертрам.

Д’Авигдор резко обернулся.

«Где бы вы ни были, в любой стране и в любом городе» — эти слова, произнесенные сейчас безотчетно, прежде не раз повторял председатель, прося членов клуба не терять друг друга из виду и сохранять дружбу даже после того, как их пути разойдутся. Картины прошлого вдруг снова предстали перед его мысленным взором: споры, собрания, отвага и доверие в беспрестанных общих расходах и тесное братство в делах чести. Держаться вместе, насколько возможно… Вот она, суета сует, вот как довелось встретиться после разлуки. Побледнев, д’Авигдор отвернулся, и тут Бертрам вздрогнул: в комнату вошел еще один молодой человек в вечернем костюме. Он вытянулся и выглядел повзрослевшим, но эти очки, пышную гриву и написанное на лице «черт меня побери!» (как выражался Лэнгдон-Дэвис) ни с чем не перепутаешь — конечно, Бентли!

— Привет, — проговорил он, переводя взгляд с одного на другого. — Бертрам, д’Авигдор, мое почтение. Что за кислые мины? Вы говорили о политике или богословии? А может, сразу и о том и о сем?

— Все значительно серьезней, Бентли, — мрачно ответил д’Авигдор.

— Послушай, Бентли! — воскликнул Бертрам, вскочив на ноги. — Слава богу, я встретил приличного человека в этом проклятом осином гнезде. Будешь моим секундантом.

— Твоим секундантом? — с откровенным презрением переспросил тот. — С кем ты собираешься драться?

Д’Авигдор с достоинством поклонился:

— Я получил вызов от лейтенанта Бертрама и не могу мечтать о лучшем арбитре, чем ты.

Бентли снова перевел взгляд с одного на другого.

— Так теперь шутят? — спросил он. — Или, может быть, я имею честь быть объектом ритуала, которому Церковь посвятила день первого апреля?

Д’Авигдор рассмеялся, но тень не сходила с его лица.

— Чем быстрее мы с этим покончим, тем лучше, — сказал он. — Мне все это нравится не больше, чем тебе. Бертрам оскорбил меня, и я оставил его слова без ответа. Тогда он распустил руки, и, видит Бог, я буду с ним драться. Вот и все, что произошло.

— Но мне казалось, — неуверенно произнес Бентли с видом недоверчивого историка, — что разрешение споров посредством поединка давно исключено из законодательства.

— Я буду драться, — отрезал Бертрам. — Тут не о чем больше говорить. Этот презренный негодяй увел жену у своего друга. И я убью его или погибну сам, — закричал он, не помня себя, одержимый то ли демоном, то ли ангелом ярости.

Д’Авигдор оставался невозмутим и, с достоинством повернувшись к Бентли, повторил:

— Мы должны драться.

Бентли коротко рассмеялся.

— Глупости, — сказал он. — Сядьте рядом, как добрые друзья, или ведите себя, как подобает честным людям, разумным поборникам закона, запрещающего беспорядки и убийства. Хороши вы будете, когда вернетесь домой и скажете Честертону с Соломоном: «Знаете, на днях я встретил одного из Спорщиков и убил его. Не избрать ли нам нового?» Никакие кровожадные суеверия не заставят меня забыть о нашей старой дружбе. Вы тоже не должны о ней забывать.

Д’Авигдор застыл, уставившись в огонь. Кровь прилила к его лицу, казалось, он только что принял какое-то решение. Однако Бертрам твердо возразил посреднику, ибо он принадлежал к тем прямодушным людям, которые доводят все начатое до конца:

— Я буду драться и спасу Веру из лап этого дьявола во плоти. Сопутствуй мне, Бентли, и я буду благодарен тебе. Покинь меня — и я буду драться без тебя. Но уехать отсюда, не пустив пулю в этого мерзавца… так же невозможно, как научиться летать.

Бентли нахмурился и медленно проговорил:

— Я не люблю крови, и мне противно участвовать в дурацких играх с огнем. Но, полагаю, уж если вы решились, то лучше с вами будет хотя бы один здравомыслящий человек. Я согласен.