Изгнанник. Каприз Олмейера

Олмейер хорошо помнил тот разговор – взгляд капитана, его голос, слова и эффект, который они на него оказали. Помнил все, что окружало их тогда: узкую наклонную палубу брига, тихий спящий берег, темную гладь моря с широкой золотой дорожкой восходящей луны. Помнил охватившее его безумное ликование при мысли о том, какое богатство идет ему в руки. Нет, он не был дураком ни тогда, ни теперь. Просто обстоятельства сложились не в его пользу. Богатство ушло, но надежда осталась.

Олмейер передернулся от ночной свежести и внезапно осознал, как сгустилась тьма, после захода солнца накрывшая реку и стершая очертания противоположного берега. Только у частокола, окружавшего дом раджи, ярко горел хворост, судорожно выхватывая из тьмы шершавые стволы ближайших деревьев и кидая дрожащие алые пятна на реку, где по-прежнему в непроглядной тьме торопились к морю древесные стволы. Смутно вспомнилось, что его недавно вроде как окликала жена. Должно быть, к ужину. Но человек, размышляющий о крушении надежд прошлого в преддверии надежд на будущее, не чувствует голода, даже если рис уже готов. Хотя теперь, пожалуй, и впрямь пора домой – уже совсем поздно.

По шатким половицам Олмейер осторожно двинулся к лестнице. Потревоженная им ящерица, недовольно пискнув, юркнула в высокую прибрежную траву. Лестницу пришлось одолевать с осторожностью, давно привычной: тут нужно было следить за тем, чтобы не сверзиться вниз на кочковатую землю, усыпанную камнями, гнилыми досками и сваленными в кучи недопиленными бревнами. Повернув к жилому дому, который он величал не иначе как старой развалюхой, Олмейер уловил доносившийся из темноты плеск весел и остановился на дорожке, прислушиваясь и гадая, кто же это сунулся на реку в такой паводок. Плеск слышался все ближе, к нему присоединились приглушенные голоса и тяжелое дыхание людей, борющихся с течением в попытке причалить к той самой отмели, где он стоял. Они были уже рядом, но сгустившаяся тьма и кусты скрывали их от глаз Олмейера.

– Арабы, не иначе, – пробурчал он себе под нос, вглядываясь в кромешную тьму. – И что им тут надо? Наверняка Абдулла со своими делишками, дьявол его забери!

Лодка подошла совсем близко.

– Эй, там, на борту! – окликнул Олмейер.

Голоса смолкли, но весла все так же яростно шлепали по воде. Потом куст напротив Олмейера затрясся, и в ночи раздался грохот брошенных в каноэ весел. Теперь гребцы держались за ветки, но Олмейер с трудом мог различить в темноте неясные очертания головы и плеч человека из лодки.

– Ты, Абдулла? – неуверенно справился он.

– Туан Олмейер говорит с другом. Арабов тут нет, – ответил низкий голос.

Сердце у Олмейера учащенно забилось.

– Дэйн! Ну наконец-то, наконец-то! Я ждал тебя дни и ночи! Уже почти надежду потерял!

– Ничто не могло бы помешать мне вернуться, – возразил его собеседник почти свирепо и добавил полушепотом: – Даже смерть.

– Как же радостно слышать слова настоящего друга, – растроганно отозвался Олмейер. – Однако вы слишком далеко. Причаливайте к пристани, и пусть твои люди приготовят рис в моем кампонге, пока мы с тобой поговорим в доме.

Ответа не последовало.

– Что-то случилось? Надеюсь, с бригом все в порядке? – напряженно спросил Олмейер.

– Бриг сейчас там, где ни один белый не сможет наложить на него лапы, – заверил Дэйн с мрачностью в голосе, которой Олмейер в своем приподнятом состоянии попросту не заметил.

– Ну и хорошо. Но где же тогда все твои люди? С тобой только двое.

– Послушайте, туан Олмейер. Завтра раннее солнце озарит меня в вашем доме, тогда и поговорим. А сегодня я должен заглянуть к радже.

– К радже? Зачем? Что у вас за дела?

– Туан, утром мы будем беседовать как друзья. А сейчас мне надо видеть Лакамбу.

– Дэйн, ты же не бросишь меня теперь, когда уже все готово? – с мольбой в голосе спросил Олмейер.

– Разве я не приплыл обратно? Но сначала мне надо встретиться с ним, для вашей и моей пользы.

Очертания головы скрылись. Отпущенный гребцом куст со свистом выпрямился, окатив грязью Олмейера, который подался вперед в попытке хоть что-нибудь разглядеть.

Вскоре каноэ вошло в полосу света, падавшего с противоположного берега, и Олмейер увидел очертания двух фигур, налегавших на весла, и третьей – на корме у руля – в широкополой шляпе, делавшей ее похожей на огромный гриб.

Олмейер провожал лодку глазами, пока она не скрылась в темноте. Вскоре до его слуха донесся гул множества голосов. От горящей кучи хвороста отделились огни факелов, которые на миг осветили ворота в частоколе. Люди вошли внутрь – факелы растворились в темноте, и только потревоженный костер бросал вокруг неровный, дрожащий отсвет.