Пока Милавин вытирался, мимо прошла женщина лет сорока, на ней была шерстяная юбка в пол и куртка-аляска. Андрей ей приветливо кивнул, она ответила ему тем же из-под капюшона, этим их общение и ограничилось.
Когда Милавин закончил с водными процедурами, Иван уже вынес на порог банку разогретой тушёнки и чёрный хлеб, нарезанный толстыми ломтями, а также две чашки с горячим кофе.
– Налетай, – он призывно махнул рукой, усаживаясь на табуретку, вторую такую же он загодя вынес для напарника.
Андрей сел рядом и сделал хороший глоток кофе, утреннее недомогание потихоньку сходило на нет, просыпался аппетит.
– Значит, это и есть посёлок у Новоспасского монастыря?
– Он и есть, – подтвердил Иван, вылавливая из банки кусок капающей жиром говядины и укладывая его на хлеб, – Главные здесь Геннадий и Николай Борисович, его ещё за глаза называют просто Доктор. Нормальные мужики. Я с ними вчера уже пообщался. Геннадий вот нам свой гараж уступил под ночлег.
Милавин немного помолчал. Упоминание о вчерашнем вечере заставило вспомнить весь их отчаянный марш-бросок.
– Слушай, Иван… В общем, спасибо тебе за вчерашнее.
– В смысле?
– Ну, что не бросил, когда я просил. Что вытащил на себе. Что спас от людоедов…
– Ладно тебе, – отмахнулся Иван. – Мы ведь с тобой договорились. Я тебя оберегаю и помогаю найти твою дочь, а ты мне за это платишь. Разве не так?
– Так…
– Тогда давай жуй, а то ничего не останется.
Андрей ещё раз благодарно кивнул и полез вилкой в консервную банку. Тошнота прошла, и теперь, жуя кусок мяса пополам с пропитанным жиром хлебом, он вдруг понял, что ничего вкуснее в жизни своей не ел.
– Я ещё хотел спросить?
– Ну?
– А что ты сделал с автоматом, что он взорвался у Большака в руках?
– О! Любопытство проснулось. Я смотрю, ты совсем поправился. Опять начал вопросы задавать, – ухмыльнулся Поводырь.
Милавин в ответ только смущённо улыбнулся.
– В общем-то, фокус несложный, – взялся объяснять Иван. – Мне его как-то один капитан показал, из спецназеров. Если чуть поджать боевую пружину у «Калаша», то между ней и затвором как раз входит ПМовский патрон. Когда нажимаешь на спуск, пружина выбивает на нём капсюль, он выстреливает и перекашивает затвор. А у ПМа патрон мощный. Пороховых газов много. Вот эти газы и срывают и крышку коробки, и пружину и всё это летит в лицо тому, кто стрелял. Я в своё время каждому салаге этот фокус объяснял, но не для того, чтоб сами мастерили, а чтобы раз и навсегда усвоили: Не твоё – не трогай. Чехи нам разные подляны раскидывали, и книги минировали, и ящики в шкафах.
– Так ты получается, с Большаком не просто так торговался? – понял Андрей.
– Я ему зубы заговаривал, а сам в это время автомат на коленках разбирал.
– Понятно. Знаешь, я думаю, мне очень повезло с поводырём. – честно признался Милавин.
– Да брось ты. Каждому своё. О! А вон и хозяин гаража идёт.
Иван кивнул на подходившего к ним крупного плечистого мужчину, которому на вид уже изрядно перевалило за пятьдесят. На нём был короткий пуховик грязно-зелёного цвета, тёмно-синие спортивные штаны с белыми лампасами и резиновые сапоги до середины голени.
– Приятного аппетита! – поприветствовал он, а потом протянул руку Милавину. – Геннадий.
– Андрей.
Рука у него была крупная с жёсткой мозолистой ладонью, толстыми ногтями и кучей мелких ссадин, порезов и даже ожогов на костяшках и подушечках пальцев.
– Я смотрю, больной-то поправился. А то вчера было уже совсем помирать собирался.
– Не дождётесь, – привычно отшутился Андрей.
– Ну и правильно.
– Давай с нами, Гена, – Иван кивнул ему на полупустую банку тушёнки.
– Да не, спасибо. Я уже.
– Ну, хоть кофе попей.
– Лучше чаю. Есть?
– Конечно, есть, – Поводырь забросил в рот ещё один кусок тушёнки, прожевал, потом поднялся, уже на ходу бросил: «Андрей, доедай» и скрылся в гараже.
– Ты местный механик, да? – спросил Милавин, чтобы как-то начать разговор, поскольку они остались вдвоём.
– Нуда. И механик, и электрик, и столяр, и плотник. На все руки от скуки, – кивнул Геннадий. Из-под верстака он выудил раскладной стульчик с брезентовой сидушкой и устроился на нём напротив собеседника. Андрей сразу обратил внимание на его глаза болотного серо-зелёного цвета, хранившие в себе глубинную, совершенно искреннюю доброту, мягкость и даже наивность. Вместе с чуть оттопыренной нижней губой, они бесповоротно придавали его лицу детскую миловидность. И с этим впечатлением уже ничего не могли поделать ни седина в волосах, ни сизая щетина по щекам и подбородку, ни чуть крючковатый нос, ни даже глубокие морщины вокруг глаз.
– Самый главный человек, получаешься.
– Не-е-е, я не главный. Не люблю я этого. Вот Борисыч, тот голова. Командует так, что только дай дороги. Я так, постругать, попилить, подкрутить.
– Держи, Ген, – Иван вынес ему железную кружку, дымящую свежезаваренным чаем.
– Вот спасибо! – он принял кружку, но пить не стал, поставил её на землю рядом с собой, – Пусть остынет немного. Не люблю горячий.
– Андрюх, давай ешь! Времени у нас в обрез, – Поводырь, похоже, всерьёз вжился в роль дежурного по столовой.