Кабинет-министр Артемий Волынский

За двадцать лет гетманства Мазепы не проходило года, чтобы не являлись такие доносы. И на этот раз Ромодановский посчитал, что донос сей — месть Кочубея за то, что Мазепа выкрал и обесчестил его дочь. Монаха допрашивали долго, но, наказав не болтать, отпустили.

Через полгода пришёл другой донос: отставной полтавский полковник Искра извещал московского коменданта князя Гагарина, что Мазепа замышляет измену. Гагарин известил царя, но прибавил, что новость эту «явил малому числу господам министрам», а те махнули на неё рукой: и прежде, мол, были такие доносы, а изводят-де по ненависти к Мазепе.

Пётр выдал Мазепе и Кочубея, и Искру. Головы их скатились перед самим гетманом. А вот теперь новость подтвердилась, и самым странным образом. И раскрыл её светлейший князь Александр Данилович Меншиков.

Ему понадобился Мазепа для обсуждения первых шагов по осаде Полтавы. Он затребовал гетмана в ставку. Но тот прислал Войнаровского, своего племянника: дескать, гетман настолько болен, что его готовят к соборованию.

Александр Данилович, добрая душа, решил проведать умирающего и поехал к нему. Гетман почуял недоброе и помчался в свою ставку — Батурин. Ещё в пути Меншиков узнал, что умирающий верхом поскакал в свой город. Это взбудоражило светлейшего, и он помчался по следам Мазепы. Но в Батурине гетмана не оказалось: он уже переправился через Десну. На всякий случай Меншиков дотла сжёг Батурин — с продовольствием, фуражом и боеприпасами.

Но к Батурину уже спешили шведские войска: потеряв при Лесной весь свой обоз, Карл рассчитывал пополнить здесь запасы продовольствия. Но шведы застали только дымящиеся руины. Передавали, что гетман сказал вроде бы такие слова: «Злые и несчастливые наши початки!» Изменник повернул вместе со шведами в Стародуб, но жители не впустили их в город. Не открыл ворота для захватчиков и Новгород-Северский. Все, кого привёл в лагерь шведов гетман, разбежались — Мазепа их обманул. Рядовые казаки полагали, что направляются в армию Шереметева.

Измена Мазепы тут же стала известна всей Украине: Пётр издал манифест, и его читали на всех перекрёстках городов и деревень. Мазепу предали анафеме, а на его место выбрали нового — Скоропадского.

Все эти известия будоражили окружение Шереметева, но сам он оставался спокоен. Его интересовала только хорошая еда, утехи молодушек и доброе вино.

Поутру, по бодрящей погоде, краснея от низменного ветерка, помчался Артемий к дому Шереметева. Он твёрдо решил попроситься в действующие отряды, которые изматывали шведов, нападали на их зимние квартиры, разоряли и убегали.

Борис Петрович сидел в своём неизменном покойном кресле, парил ноги в деревянной бадье и потихоньку попивал наливку. Краснея уже от волнения, вступил Артемий в горницу командующего.

   — Ваше сиятельство, — кланяясь, проговорил он, — мне бы к отрядам...

Борис Петрович равнодушно взглянул на смуглое лицо Волынского, ещё не утратившее летний загар, на его горячие карие глаза, и что-то тронуло его. Он вдруг понял, как томится бездельем на зимних квартирах этот смышлёный энергичный офицер.

   — Присядь, не стой столбом, — сказал Шереметев и жестом выслал служанку, подливавшую в деревянную бадью горячую воду. — Надоело? — спросил он вдруг Артемия.

Волынский вспыхнул, кивнул головой.

   — А ты учись ждать, — рассудительно заговорил Борис Петрович. — Знаешь ли ты, что я жду почитай три года...

Артемий удивлённо приподнял свои густые выгнутые брови.

   — Да, молодой человек, ждать и не торопиться — сильнейшее оружие противу противника.

Шереметев пошевелил размякшими в воде пальцами, сладостно вздохнул от неги.

   — В Жолкве в шестом ещё году был у нас военный совет. Собрались все самые боевые, и Пётр Алексеевич, и светлейший, да и меня, грешного, не обошли приглашением... Так вот, ещё три года назад обсудили диспозицию. Карлус со своими вояками увяз тогда в Польше. Он своего достигнул — сделал королём Станислава Лещинского, сбросил Августа, дорогого друга Петра Алексеевича. А саксонцев заставил порвать с нами, год сытно кормить да вдосталь одевать и обувать шведов. Уразумел Карлус, что с нами воевать — надо оставить нас в одиночестве, без союзников...

Шереметев нагнулся, погладил схваченную было судорогой ногу. Артемий ёрзал на своём жёстком стуле, не понимая этого разговора. Всё это он давным-давно знал, но смирил себя и слушал Бориса Петровича внимательно и настороженно.

   — Ну вот, так я и рассуждал, — продолжил Шереметев, пригубив малиновой наливки из тончайшей рюмки, — швед пойдёт на шлёнскую границу и там будет зимовать, потому что в Польше ему не прокормиться. А уж в Саксонии пополнит свои войска рекрутами, набогатится, отдохнёт и только после того будет наш гость. И потому не надобно было давать ему в Польше генеральную баталию, ибо ежели бы какое несчастие учинилось, то бы трудно было иметь ретираду[9]...

Да, Артемий понимал, что если бы в Польше дали сражение Карлу, то трудно было бы избежать разгрома.