Каджар-ага[Избранные повести и рассказы]

— Кто же это ломится? — спросил черкез, поспешно вскакивая с кровати.

Проснулся и Меред и тоже с тревогой прислушался.

— Сейчас узнаем, — сказал Сапа.

Он встал, зажег лампу, бросил быстрый взгляд на ружье, висевшее на стене возле двери, и крикнул:

— Кто там?

— Я… открой!.. — послышался чей-то глухой, хриплый голос.

— А кто ты такой?..

— Открой!.. Ради бога!..

Черкез и Сапа переглянулись. В глазах обоих мелькнула тревога. Сапа стоял в нерешительности — открыть? А вдруг это байская банда? Ведь всего неделю назад она вот так же ночью налетела на соседний аул, ограбила и чуть не убила председателя аулсовета. Хорошо, он вовремя выскочил в окно.

— Открой!.. Умираю… — слабеющим голосом умолял кто-то за дверью и нетерпеливо дергал ручку.

— Они всегда вот так притворяются, — сказал Сапа. — А откроешь, ворвутся — и отбивайся от них.

— Ничего, открой, Сапа, — сказал Черкез, подходя к двери и взяв в руки тяжелую железную палку. — Хуже будет, если дом подожгут.

Меред вынул из кармана револьвер.

— Открывай, Сапа!

Сапа откинул крючок. Дверь распахнулась, и в комнату вошел, шатаясь, как пьяный, бородатый человек лет тридцати пяти, весь в грязи. Он прислонился спиной к притолоке и опустил голову. С его рваного халата на ковер стекала бурая жижа. Старая, потрепанная папаха была надвинута на самые брови. Из-под нее, из-под мокрой шерсти торчали нос — худой, острый, как сабля, и борода, забрызганная грязью.

— Кто ты? И что тебе надо? — спросил Сапа.

А тот только тяжело дышал и что-то невнятно бормотал. Потом он поднял голову. Из-под папахи блеснули усталые, жалкие глаза, полные слез. И он, как бы стыдясь чего-то, робко сказал:

— Это я, Сапа… я пришел… Не гони меня!..

И Сапа вдруг отшатнулся от него, как от прокаженного. Он узнал этого человека. Черные брови Сапа сдвинулись. Лицо перекосилось от гнева, и он закричал:

— Это ты?! Ты пришел?..

А тот утирал рукавом грязное, мокрое лицо и жалко бормотал:

— Не гони, не гони меня, Сапа… Ведь я же умираю…

— Да как ты смел переступить мой порог, подлый изменник? Кто разрешил тебе перейти нашу границу? Как земля не горит у тебя под ногами? Ты свинья!.. Я и смотреть-то на тебя не хочу! — задыхаясь от гнева, кричал Сапа.

В это время в комнату торопливо вошла Акгуль-эдже.

Услышав сначала стук в дверь, потом крик Сапа, она сильно встревожилась, взяла большой пастушеский нож, спрятала его под платок и, спотыкаясь в темноте, побежала в новый дом.

— Что за шум? Что случилось? — спросила она, посмотрев на взволнованного Сапа и на грязного оборванца у двери.

Чтоб успокоить ее, Сапа сказал:

— Да ничего не случилось… Но ты посмотри, посмотри, кто пришел!

Она пристально посмотрела на оборванца и вскрикнула слабым старческим голосом:

— Ой, это ты!.. Да почернеет лицо твое от позора! Да как же ты осмелился переступить порог? Или у тебя уже не осталось ни стыда, ни совести?

Она выпрямилась, как бы выросла сразу. Глаза ее горели, и она вся дрожала от гнева.

Черкез и Меред с удивлением смотрели на нее. Эту добрую старуху, которую горькая нужда и бесправие давно уже сделали бессловесной и кроткой, они никогда не видели такой разъяренной, никогда не слышали от нее ни одного бранного слова и недоумевали теперь — почему ее так взволновал этот жалкий оборванец.

А оборванец, опустив голову, виновато топтался на месте и молил глухим, усталым голосом:

— Не гоните меня!.. Я все понял… И пришел, чтоб искупить свою вину… А сейчас не гоните, лучше повесьте меня!..

Эти слова притушили гнев старухи. Лицо ее посветлело, смягчилось, но она отвернулась от оборванца.

А Сапа закричал:

— Искупить вину!.. Да можно ли ее искупить? Ты понимаешь, что ты сделал? Ты изменник, преступник! И я не хочу в своем доме видеть изменника! Кто тебе разрешил перейти границу?

Оборванец суетливо сунул за пазуху дрожащую грязную руку, вынул мокрую бумажку и протянул Сапа. Сапа прочитал и сказал:

— Хорошо, правительство простило тебя, разрешило вернуться в родной аул, но разве ты такой уж бессовестный, что останешься здесь? Как ты будешь смотреть людям в глаза? Лучше уходи, уходи отсюда, не только из аула, но даже и из района!

— Сапа, куда же я пойду? У меня нет уже сил… Я искуплю вину… Мы же братья с тобою…

— Братья?! Вот мои братья! — закричал Сапа и показал на друзей своих — Черкеза и Мереда. — А ты разве брат? Ты изменник! В тот грозный год мы жертвовали всем, всей своей жизнью, напрягали все силы, чтоб удержать в руках свободу, а ты удрал, показал свои уши…

— Да, Сахи, — сказала Акгуль-эдже, укоризненно качая головой. — Ты потерял тогда совесть. Ты взял у меня хлеб и сказал, что идешь с людьми на хошар[40], а хлеб-то я испекла из последней муки, из пыли, которую с трудом натрясла из мешка. Ты обманул меня, бросил мать-старуху, бросил младшего брата и ушел искать счастья. Долго же ты искал его!.. И какое же ты счастье нашел? Я вижу на тебе все тот же халат, какой я сшила своими руками, только он весь уже в дырах. А если бы ты был настоящим человеком, разве ты бросил бы меня и брата в тот грозный год, когда мы погибали от голода?