Как я стал собой. Воспоминания

Я просыпаюсь. Сердце бешено стучит. Я сажусь в кровати и нащупываю пульс – больше ста. Проклятый сон! Я знаю его наизусть – он снился мне много раз. И я точно знаю, что вызвало его в этот раз. Прошлым вечером я читал в постели отрывок из книги «В движении» Оливера Сакса, где он описывает, как был членом «Клуба сотни» – группировки молодых мотоциклистов. И они гоняли на своих мотоциклах со скоростью выше ста шестидесяти километров в час.

Этот сон – не просто сон: это воспоминание о реальном событии, которое я воспроизводил несметное число раз, как в фантазиях, так и в ночных сновидениях. Я знаю этот сон – и ненавижу его! Породившее его событие случилось после завершения моей интернатуры, когда у меня выдалась неделя отпуска перед началом трехгодичной психиатрической ординатуры в больнице Джонса Хопкинса в Балтиморе.

Мать Мэрилин согласилась присмотреть за двумя нашими детьми в пятницу и выходные, и мы отбыли на «Ламбретте» к восточному побережью Мэриленда. Именно в этой поездке произошло событие, точно изображенное в моем сне. Я не придал ему в то время особого значения – возможно, паника Мэрилин меня даже позабавила. На шоссе было пусто, и мне просто захотелось нажать на гашетку. Точно подростка, скорость заряжала меня энергией, и я чувствовал себя абсолютно неуязвимым. Лишь намного позднее я осознал масштаб своего безрассудства и глупости.

Как я мог вовлечь жену в такое сумасбродство, когда у нас дома было двое маленьких детей?! Сто тридцать километров в час, без защитных костюмов, без шлемов (в те времена они еще не были обязательны)! Мне ненавистно вспоминать об этом и даже теперь неприятно об этом писать. Недавно я содрогался, когда моя дочь Ив, врач по профессии, рассказывала, как побывала в палате, полной парализованных молодых мужчин: все они сломали шеи в результате несчастных случаев на мотоциклах или досках для серфинга. Должно быть, они тоже когда-то чувствовали себя неуязвимыми.

Мы не разбились. Ко мне вернулся рассудок, я сбросил скорость, и все остальное время мы безопасно ездили по очаровательным небольшим городкам на восточном побережье Мэриленда.

На обратном пути, когда Мэрилин как-то раз прикорнула в мотеле после обеда, я решил прокатиться в одиночку, въехал в масляное пятно на дороге и неудачно упал, сильно ободрав колено. Мы завернули в пункт неотложной помощи. Врач промыл рану, сделал мне противостолбнячный укол, и мы благополучно вернулись в Балтимор. Через два дня, как раз когда я готовился к докладу о своем первом дне врачебной практики, я весь покрылся красными пятнами. У меня началась тяжелая крапивница. Это оказалась аллергическая реакция на лошадиную сыворотку, содержавшуюся в прививке от столбняка, и меня сразу же госпитализировали в Хопкинс. Врачи опасались, что начнется отек и проблемы с дыханием и потребуется трахеотомия.

Лечили меня стероидами, которые должны давать мгновенный эффект, но мне стало лучше только на следующий день. Меня выписали, отменив стероиды, и на следующее утро я начал ординатуру. Однако в те дни стероиды были в новинку, и врачи еще не оценили в полной мере необходимость снижать дозы постепенно. У меня проявился острый синдром отмены с депрессией и такой тревогой и бессонницей в следующие несколько дней, что пришлось горстями глотать торазин и барбитураты, чтобы заснуть. К счастью, то была моя единственная личная встреча с депрессией.

На третий день в Хопкинсе у нас, резидентов-первогодок, была первая встреча с тем самым грозным Джоном Уайтхорном, главой психиатрического отделения, которому предстояло стать одной из главных фигур в моей жизни. Этот суровый, величественный человек, с лысиной, обрамленной короткими седыми волосами, в очках в стальной оправе, вызывал уважительный страх почти у всех. Впоследствии мне довелось узнать, что даже главы других отделений обращались с ним почтительно и никогда не называли просто по имени.

Я изо всех сил старался вслушиваться в его слова, но был настолько изнурен бессонной ночью и гулявшим по моему организму снотворным, что утром едва мог двигаться и во время обращенной к нам приветственной речи доктора Уайтхорна уснул в своем кресле. (Много десятилетий спустя, когда мы с Солом Спиро, моим тогдашним коллегой-ординатором, предавались воспоминаниям о Хопкинсе, он признался, что невероятно зауважал меня за то, что мне хватило хуцпы[18] задремать во время нашего первого знакомства с боссом!)

Если не считать некоторой незначительной тревожности и умеренной депрессии, я оправился от своей аллергической реакции примерно за две недели, но этот опыт меня настолько вывел из равновесия, что я решил походить на психотерапию. За советом я обратился к старшему ординатору, Стенли Гребену. В ту эпоху для психиатров-ординаторов было обычным (и даже обязательным) делом проходить персональный анализ, и доктор Гребен рекомендовал мне встретиться с его аналитиком, Олив Смит.