Как я стал собой. Воспоминания

Хотя Салливан многому мог научить, он, к сожалению, был таким никудышным писателем, что его идеи не получили заслуженного признания. Однако в целом его работа помогла мне понять, что большинство наших пациентов впадают в отчаяние из-за неспособности устанавливать и поддерживать полноценные межличностные отношения. И, на мой взгляд, отсюда следовало, что групповая психотерапия создает идеальную площадку для исследования и изменения неадаптивных способов общения с другими. Групповая динамика меня завораживала; за время ординатуры я провел немало групп – как в стационаре, так и для амбулаторных пациентов.

В какой-то момент на первом году ординатуры меня начала одолевать растерянность от обилия информации, от разнообразия заболеваний, с которыми я сталкивался, и взаимоисключающих подходов моих супервизоров. Я жаждал хоть какой-то всеобъемлющей объяснительной системы. Психоаналитическая теория выглядела наиболее вероятным вариантом, и большинство учебных психиатрических программ в Соединенных Штатах в то время были аналитически ориентированными. Хотя в наши дни ключевые фигуры в психиатрии, как правило, являются представителями нейронаук, в 1950-х большинство из них имели психоаналитическую подготовку. Больница Джонса Хопкинса, если не считать консультационной службы, была ярким исключением.

Так что я послушно встречался с Олив Смит четыре раза в неделю, читал работы Фрейда и посещал аналитически ориентированные конференции в консультационном крыле отделения. Но время шло, и во мне рос скепсис в отношении психоаналитического подхода. Комментарии моего аналитика казались несущественными и часто попадали «мимо цели». И хотя Олив Смит хотела быть полезной, ее слишком ограничивало требование сохранять нейтральность. Это требование не давало ей открыть мне хоть какую-то часть своей настоящей личности.

Более того, во мне крепло убеждение, что свойственная психоанализу концентрация на раннем детстве и первичных сексуальных и агрессивных влечениях препятствует более глубокому пониманию наших пациентов.

Биопсихологический подход в то время мало что мог предложить, кроме таких видов физической терапии, как инсулиновая кома и электросудорожная терапия (ЭСТ). Хотя я лично применял эти методы не раз и порой был свидетелем выдающихся примеров выздоровления, эти виды лечения представляли собой случайно обнаруженные разнородные подходы. Например, медики столетиями отмечали, что судороги, вызванные разнообразными заболеваниями, например, лихорадкой или малярией, оказывают оздоровляющее воздействие на психозы или депрессию. Поэтому они стали искать методы искусственного вызова гипогликемической комы и судорог химическими (метразол) и электрическими (ЭСТ) средствами.

Ближе к концу моего первого года мне в руки попала недавно опубликованная книга психолога Ролло Мэя под названием «Экзистенция». Она состояла из двух длинных превосходных эссе Мэя и ряда переводных глав, написанных европейскими психотерапевтами и философами, такими как Людвиг Бинсвангер, Эрвин Штраус и Эжен Минковски.

Эта книга изменила мою жизнь. Хотя многие ее главы были написаны слишком заумно – будто для того, чтобы запутывать, а не прояснять, – Мэй в своих эссе выражался чрезвычайно ясно. Он излагал базовые принципы экзистенциальной философии и познакомил меня с близкими по духу открытиями Сёрена Кьеркегора, Фридриха Ницше и других мыслителей-экзистенциалистов.

Листая свой экземпляр «Экзистенции», изданный в 1958 году, почти на каждой странице я вижу собственные пометки, выражающие одобрение или несогласие. Эта книга показала мне, что есть и третий путь, не связанный ни с психоанализом, ни с биологической моделью, – путь, который опирался на мудрость философов и писателей последних двух с половиной тысяч лет. Просматривая свой старый экземпляр в процессе написания этих мемуаров, я с огромным удивлением заметил, что Ролло, примерно лет сорок спустя, поставил на нем свой автограф и сопроводил его надписью: «Ирву – коллеге, у которого я учился экзистенциальной психотерапии». У меня защипало глаза от навернувшихся слез.

Я посетил курс лекций по истории психиатрии, охватывающих период от Филиппа Пинеля (врача XVIII века, который первым ввел гуманное обращение с душевнобольными) до Фрейда. Лекции были интересными, но, на мой взгляд, их недостатком было допущение, что психиатрия началась только с Пинеля и XVIII века. Слушая их, я не мог не думать обо всех тех мыслителях, которые писали о человеческом поведении и душевных муках намного раньше, – таких как Эпикур, Марк Аврелий, Монтень и Джон Локк.

Эти мысли и книга Ролло Мэя убедили меня, что пора начинать самообразование в области философии, так что в свой второй год ординатуры я записался на годичный курс истории западной философии в кампусе Хоумвуд университета Джонса Хопкинса, где училась Мэрилин. Нашим учебником была знаменитая «История западной философии» Бертрана Расселла, после стольких лет чтения учебников по физиологии, медицине, хирургии и акушерству ставшая бальзамом для моей души.