Как на Дерибасовской угол Ришельевской

Сержант пристально посмотрел на него. Не пьяный, зато вполне мог наглотаться «колес». Впрочем, какая разница, лишь бы бабки платил…

— Вот если к два прибавить два — получается четыре, — продолжал делиться своими впечатлениями водитель, — а два умножить на два — тоже четыре. Правильно?

— Ага, — согласился сержант, понимая причину нарушения.

— Три прибавить три — шесть. А три умножить на три — девять. Как это так получается? — озадачился Шофер. Сержант Прокопенко этого тоже не понимал. Он безвозмездно отпустил водителя и размышлял над такой сложной проблемой. Прокопенко до того увлекся ее решением, что не заметил, как под знак «40» на реактивной скорости влетел автомобиль, резко обогнул рытвину и затормозил уже за постом. В автомобиле сидел мордатый мент, который сорвал поездку Кригера на республиканское совещание. Руководство дало объективную оценку его действиям в кабинете полковника, и старший лейтенант уже ездил в капитанских погонах. Теперь он контролировал работу своих подчиненных и видел, что сержанту Прокопенко все до лампочки неработающего дорожного освещения. Если сержант не замечает свое руководство и не отдает ему честь, что он тогда вообще в состоянии делать под таким очень любимым ментами знаком?

— Сержант, ко мне, — рявкнул капитан, и Прокопенко бросился от решения арифметики до машины капитана. — Ты что, ослеп?

— Виноват, товарищ капитан, — втянул живот до позвоночника сержант, — только у меня одна вещь с головы не вылазит. Вот понимаете, если два умножить на два, так будет четыре и два прибавить два — тоже это самое. А если три умножить на три, так девять, а три прибавить три…

Капитан оборвал подчиненного командно поставленным матом:

— Тебя, мать твою так, поставили здесь не для того, чтобы ты прибавлял и умножал, а отнимал и делил. Ясно?

— Так точно! — окончательно позабыл за теоретическую арифметику Прокопенко.

Когда сержант притопал домой с нелегкой службы, он с трудом сосчитал в уме дневную выручку, суеверно не заглядывая на карман. И приуныл. Потому что отнимать любил и умел, а деление в виду своей сложности для Прокопенко было хуже некуда. И сержант Прокопенко в ту ночь накатал заявление, подлинник которого, наверное, до сих пор хранится в прокуратуре: «В связи с тяжелым материальным положением прошу перевести меня на работу в ОБХСС».

* * *

Доцент Федоров пребывал в роскошном настроении из-за того, что всучил фуфель отчалившему Луполоверу, а искусствовед до сих пор лежит дома, прижимая где придется грелку и куски льда. Иван Александрович, не торопясь, брел по коридору своего родного института, о чем-то с наслаждением рассказывая парторгу кафедры. Своего парторга Федоров уважал за то, что он помог в свое время Ивану Александровичу развестись без последствий для научного коммунизма. В это время до Шкалика подскочила группа студентов и начала гудеть за пересдать зачет. Доцент Шкалик специально заваливал студентов пачками на зачетах, чтобы все знали, какой он строгий педагог, а его предмет куда важнее какого-то сопромата. Иван Александрович напустил на благообразное рыло грозный фельдфебельский вид и строго заметил:

— Молодые люди, вы ведете себя крайне безобразно. Вы дурно воспитаны. И в вашем возрасте уже пора понимать, что нельзя так бестактно перебивать разговор старших. Между прочим, мы обсуждаем довольно серьезную проблему, а вы отвлекаете нас от дела. Так что, подходите завтра на кафедру.

Понурившиеся студенты медленно уплыли по коридору, а Шкалик, взяв парторга за локоток, посмотрел на него и продолжил:

— Так на чем мы остановились, коллега? Ах, да. Беру я, значит, ее за жопу…