Как убить свою семью

Когда нам было по двадцать шесть, Джимми встретил девушку. У него и раньше были подружки: милые, тихие, носили джутовые сумки с логотипами независимых книжных магазинов, работали в благотворительных организациях, НПО[36], небольших издательствах — вы знаете, о каких девушках я говорю. Очки, маленькие серебряные серьги-кольца, никогда не откажется от чашечки чая. Они все были хорошенькие. Хорошенькие, хорошенькие, хорошенькие. Но Джим сам такой тихоня, такой добрый и порядочный, что у этих отношений не было будущего. Была Луиза, которая как одержимая копалась в своем огороде, но никогда не проявляла подобной страсти к чему-то другому и исчезла спустя год. Была Харриет, которая зашла дальше, живя какое-то время в одном доме с Джимми и несколькими друзьями из университета в Балхэме. Их расставание было настолько безболезненным, что я едва его заметила. Я работала сутки напролет, когда она съехала, и к тому времени, когда мы встретились, чтобы выпить, казалось, он полностью смирился с этим, и я почувствовала облегчение, что мне не придется тратить свой драгоценный свободный вечер, утешая его из-за девицы, чье лицо я не могла даже вспомнить.

Его следующей девушкой была Симона, и я подумала, возможно, она — та самая. Симона работала куратором галереи и носила любопытные (это просто значит геометричные) украшения и ботинки всевозможных цветов. Она была серьезной, как и все они. Но ей нравилось мое чувство юмора, и она очень спокойно относилась к моей долгой и иногда расплывчатой дружбе с ее парнем. Важно отметить, ей, похоже, действительно нравился Джимми. Симона говорила об их совместном будущем без осторожностей, которые женщины часто используют из страха спугнуть мужчину. На выходных они съездили в Норфолк и подобрали кошку. Поговаривали о том, чтобы вместе купить квартиру. И я привыкла к Симоне, делить с ней Джимми для меня не было проблемой. Я могла бы даже наблюдать, как они стареют вместе, с чувством удовлетворения. Но у Симоны было больше амбиций, чем я предполагала: ей предложили работу куратора в какой-то недавно открывшейся галерее в Нью-Йорке, как только они начали просматривать квартиры. Она наверняка хотела, чтобы Джим сложил вещи и переехал в Бруклин без лишних вопросов, но он колебался. Он только начал работать в «Гардиан» и не мог отказаться от своей мечты. В Нью-Йорке Джимми не достиг бы того же уровня — барахтался бы как фрилансер в городе, кишащем такими же мечтателями. Симона терпеливо слушала, предлагала альтернативные варианты и подчеркивала, как много это будет значить для нее, но он все сильнее упирался. Целую неделю они почти не разговаривали. Продолжали жить в приглушенном подобии своих предыдущих жизней, пока она разбиралась с визой, продавала мебель и устраивала прощальную вечеринку. Джимми все еще не сказал ей твердого «нет», и, видимо, она думала, он сомневается, ожидая, когда ее отсутствие станет реальным, прочным в его сознании, прежде чем сдастся и последует за ней в Нью-Йорк. Симона улетела в субботу, а в следующий вторник Джимми отправил ей короткое электронное письмо, в котором сказал, что не может этого сделать, любит ее и очень сожалеет. Я знаю это, потому что он прислал мне его через несколько минут с подписью «Я ненавижу себя».

Проблема Джимми в том, что он слишком удобный, и это сделало его трусом. У него хорошие родители, безопасная и стабильная семья, полная любви. Он вырос, зная умных и влиятельных людей, которые заставляли его чувствовать, что все подвластно ему в этом мире. У него были удивительные каникулы, он свободно говорил по-немецки и играл на двух инструментах. Все это давало ему возможность стать королем любого мира. Но также это внушило ему страх неизвестности — а вдруг там он не будет таким же авторитетным и уверенным в себе? Все преимущества, привилегии и все, чего хочет Джимми, — это жить через две улицы от своих мамы и папы, жить точно так же, как они. И все же я привязана к нему. К запаху, к рукам, достаточно сильным, чтобы я чувствовала себя в безопасности. Это нелепо и банально, и я ненавижу это чувство. Но я привязана. Я никого не знала так долго, как Джимми. Никого другого не терпела так, как его. И поскольку он тоже терпелив и еще добр, я позволяю себе положиться на него, даю ему узнать меня (большую часть меня) и использовать ту старую связь, которая осталась неизменной. Я никогда не рассказывала ему о том, кто мой отец на самом деле, полностью скрывая эту сторону моей жизни. Но, кроме этого, он знает меня так, как никто другой никогда не знал и никогда не узнает. И если он не хочет быть каким-то королем мира, я научусь довольствоваться тем, что просто позволяю ему быть рядом. Джимми обычно гладил меня по руке, когда я засыпала, зная, что я буду волноваться, когда день подойдет к концу. Он лежал рядом со мной и водил пальцем по моим веснушкам.

— Ты такая гладкая, Грей. Гла-а-адкая! — пел он на мотив песни, которую мы любили. Тогда я могла заснуть.