Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

Я ушел из “Знамени”, потому что стало мне с Кожевниковым невмоготу. Он человек не без достоинств, но характер невозможный. Криклив, болтлив, нервен, то хам, то подлипала, а главное – трус, и от этого постоянный двурушник. Двурушничество откровенное, проповедуемое, как высший принцип жизни, двурушничество в отношении каждого человека. И я, при всей своей мягкости и покладистости, не выдержал. Мне это было нелегко – я ведь в “Знамени” напечатал и “Балтийское небо”, и “Последнюю командировку”, и еще две повести[109]. Но журнал упал, там всё случайно и всё в руках случайных людей, и я, рассердясь, написал заявление об уходе.

Вот и вся эта история. А воспоминания мои о Вишневском – не столько о Вишневском, сколько об осаде. Хотелось рассказать всё, что еще не рассказано. Это – глава из моей большой книги воспоминаний, которую я пишу много лет и пока никому не давал.

Книгу эту пишу между делом, а в основном занят прозой. Вот и сейчас кончаю небольшую повесть[110].

Вот и всё о себе. А о Вашей жизни я, в сущности, ничего не знаю. Забавно, что мы живем в одном городе, а общаемся только с помощью почты.

Привет Галине Яковлевне.

Ваш Николай Чуковский»[111].

Причиной ухода Николая Чуковского из редколлегии журнала «Знамя» стал неблаговидный поступок главного редактора Вадима Кожевникова. Он не только отказался печатать роман Василия Гроссмана о Сталинградской битве «Жизнь и судьба», но и передал его рукопись в ЦК КПСС. Оттуда был отдан приказ КГБ арестовать все находящиеся в редакции «Знамени» и у автора материалы, относящиеся к роману, включая черновики и копировальную бумагу, с помощью которой перепечатывался роман.

Переписка с Дымшицем продолжалась. 5 июня 1965 года Николай Корнеевич написал своему фронтовому товарищу:

«Дорогой Александр Львович!

Спасибо Вам за милое доброе письмо. Я глубоко тронут им, потому что мне тоже очень дороги наши былые встречи – в Лесном, в Берлине. Сейчас, на склоне, как говорится, лет, с какой-то даже жадностью перебираешь в памяти людей, которых знал и любил, и думаешь о них с особой благодарностью.

На днях вышлю Вам свою новую книжку, – в нее вошли все мои повести и рассказы, написанные за последние пять лет, в том числе и “Цвела земляника”. А сейчас я занят своей главной книгой – по выражению Оли Берггольц, – пишу правдивые повести о людях, которых знал, и о событиях, которые пережили все мои сверстники. Как ни странно, получается настоящий роман, хотя в нем нет ни слова вымысла и все названы своими именами. Там и Вишневский, и Шварц, и Маяковский, и Вова Познер, и Мандельштам, и Стенич, и Козаков, и Ходасевич, и Белый, и Блок, и Волошин, и 1919 год, и 1942, и 1945. Конечно, попадут туда и наши с Вами встречи. Напечатать всё это будет мудрено, хотя нет никаких объективных причин, чтобы не печатать.

Ну, я заболтался.

Крепко жму Вашу руку.