Химеры урочища Икс

В целом масса подтверждений рассказам Гусева однозначно убеждала меня в его правдивости, хотя, честно сказать, мы оба, понимая, что одного заезда недостаточно для прояснения ситуации, все-таки были сбиты с толку тем, что созданные нами в Ярославле стройные картинки предположений здесь оказались начисто разрушенными действительностью, которая к тому же за последние сорок лет проявила тенденцию к саморазвитию. Вместо прояснения ситуации мы имели в головах ее безнадежно усложненный вариант.

Спускался вечер. Ноги гудели от ходьбы. Окончательно изъеденные комарами, мы возвратились к избушке.

* * *

Набрав листьев смородины, которые мы добавляли в чай, я подошел к домику — и стал свидетелем бесхитростной сцены, глубоко врезавшейся мне в сердце.

Александр Петрович стоял перед избушкой, наблюдая за ласточками, сновавшими через оконце на чердак и обратно — там у них было гнездо. Птички летали совсем рядом с нами, будто бы радуясь возвращению людей. Одна из них, уцепившись лапками за косяк двери, крутила головой, глядя на нас черными умными глазками.

— Ласточка, ах ты ласточка… — нежно говорил ей Гусев. — Люди ушли, а ты все живешь под крышей. Ах ты добрая ласточка…

9

Наблюдения за компасами с 12.30 дня в течение обеда и вечером, с 19.30 до 20.30, в этот день не дали ничего. Север оставался на месте.

В немыслимой тишине мы сидели у костра. Медный лист заката бросал на пейзаж скупой отблеск пламени, горевшего под горизонтом. Красная зелень отягощенных росой кустов и деревьев выступала из луж волнующегося тумана. Совсем рядом из зарослей с удивительной для дикой природы точностью выдавал свои позывные коростель.

— Вот ты видишь это углубление? — спросил Гусев, указывая на яму в нескольких метрах от домика. — Здесь раньше прудик был, а рядом стоял дом. Историю эту рассказала мне бабушка, которая в нем жила, — Марья Барбашова. Случилось это году в 39-м, в Михайлов день, уже выпал небольшой снежок. Старушка только лишь закончила есть, как в избу вошел невысокого роста человек с темным лицом и в серой одежде; штаны доходили до самого полу. Бабушка испугалась поначалу, а потом видит — перекрестился тот человек на икону в углу, поздоровался, попросил разрешения отдохнуть. А ведь сельский-то житель — он гостеприимный… На столе еще самовар стоял, вот она ему и предложила поесть да чаю попить. От еды он отказался, а чай стал пить, добавляя в него порошок. Когда сидел, ноги под лавку прятал. Разговорились, и бабушка постепенно успокоилась. Назвал он и имя свое. Длинное имя. Запомнилось мне лишь окончание этого имени — "…рама", ну а запомнить-то его легко. Вот сидят они, говорят. Вдруг вынимает человек этот как бы портсигар с острыми углами и кладет на стол. Потом сверху портсигара потянул за пуговку и вытащил из него проволочку Старушка и спрашиваетчто, мол, это и зачем? Человек тот улыбнулся, стал объяснять.

Бабушка-то мне так и говорила: и снаружи тот человек чудной был, да, видно, и характера такого же: стал сказки рассказывать. Мне, говорит, на корабль опаздывать нельзя, а там поломка. Ну да я, мол, не беспокоюсь, так как место это разбирали неоднократно и к сроку улететь успеем. Ну, думает старушка, чудной человек, видно, сказкой меня за чай благодарит. Сидела, сидела, да и в сон ее потянуло. "Ты уж, батюшка, — говорит, — извини, а я прилягу пойду". Помнит, из соседней комнаты видела, что и тот на лавку лёг. Да и уснула. Проснулась, будто толкнул кто… "Что ж это я, дура старая, чужого человека в дом пустила, а сама спать улеглась?" Встала, глядь — а того уж и нет. Она — на улицу. А уж смеркалось… Видит, от крыльца идут по снежку следы странные, будто человек на одних каблуках шел. Она по следам этим пошла, видит — поворачивают они на осарки, а уж туда ли они шли — неясно, так как здесь, на полянке, снег-то ветром сдуло…

Я сидел перед костром. Высохший прудик был в десяти метрах справа, осарки в ста двадцати прямо передо мной. Все находилось невероятно близко. Девять долгих месяцев рождалась идея побывать здесь И вот все сбылось. Как много было передумано — и как невероятно все оказалось и запуталось. Вон, прямо по курсу — чужой "космодром". Полдня я сегодня топтался по нему… Странным было то, что, находясь на месте, я перестал удивляться. Не верилось, что всего лишь вчера мы пришли сюда. Отклонились стрелки компасов… Я думал об этом совершенно спокойно. Все это было, конечно же, давным-давно. Это меня не занимало сейчас. Какая-то мысль сама собою зарождалась в мозгу так глубоко, что он не мог пока прочитать ее Я насторожился, боясь спугнуть эту мысль, и уловил лишь часть ее: "рама". Имя человека. Зачем оно мне? Мысль крутилась, как колесо застрявшей машины, и в тот момент, когда Гусев начал снова что-то говорить, в мозгу вспыхнуло еще одно слово: Индия!