Хирургия мести

— Ты садись, — хмуро предложил Владыкин, убирая со стула стопку книг. — Я как раз кофе сварил, покурим и поговорим. Хотя, знаешь, Деля, я не очень хочу говорить об Оксане. Я только теперь понял, как мы друг друга мучили, когда были вместе. Надеюсь, ей сейчас лучше, чем было тогда.

— Настолько, что она попыталась вчера таблетками отравиться.

Из рук Владыкина выпала чашка — любимая чашка Оксанки, она всегда пила кофе только из нее. Сева, кажется, даже не заметил, что осколки разлетелись по всей кухне, он смотрел на меня круглыми от ужаса глазами и не мог вымолвить ни слова, нижняя губа тряслась.

— Ты сядь, — сказала я, уступая ему место, — а я уберу тут, пока не порезались.

Пока я сметала на совок осколки чашки, Сева так и сидел с приоткрытым ртом, машинально нашарив сигареты, но так и не сумев вынуть ни одной из пачки. Закончив с уборкой, я сама вставила Севе в рот сигарету и поднесла к кончику зажигалку:

— Затягивайся.

Он сделал затяжку, закашлялся и словно пришел в себя:

— Как… как это могло случиться? Где?

— Она у меня в клинике.

— Что она делает в твоей клинике? Опять перекраивает лицо?

— Нет, хотели устранить кое-что, но вот не успели. Ничего, отлежится — и все закончим.

— Деля, зачем? Зачем она это сделала? — Владыкин требовательно смотрел мне в глаза, а я не знала, что ему ответить.

Рассказывать о демонстративной попытке суицида из-за очередного любовника я не могла. Выдумывать чушь — стыдно.

— Сева, она очень несчастна. Ей не хватает внимания, заботы, и она пытается получить их таким вот образом. Хочет, чтобы ее жалели — это она воспринимает как заботу и проявление любви.

— Разве я ее не жалел? Я же любил ее, Деля, ну ты-то видела. Я ей такое прощал, за что любой другой убил бы. А ей было мало, мало!

— Она так устроена. Считает, что мужчина должен дать ей то, чего в детстве не дал отец.

— У тебя тоже не было отца. Разве ты требуешь от Матвея постоянного внимания?

— Я другая. Мне важна свобода и личное пространство, и я уважаю подобные желания других, потому не стараюсь влезть в чью-то жизнь глубже, чем меня там хотят видеть. У Оксанки же иначе. Ей нужно все, сразу, много.

— Деля, а я от этого устал, — горько сказал Сева, придавив окурок пальцем в пепельнице. — Устал, понимаешь? Я давал, сколько мог, а она не хотела довольствоваться этим и пыталась на стороне получить недостающее. Разве так живут в браке?

— Севка, ты прав. Ты совершенно прав, и я тебя понимаю. Но сейчас только ты можешь хоть как-то ее встряхнуть.

— Что, закончились кавалеры? — с кривой ухмылкой спросил он, и я буквально почувствовала, как у него до сих пор болит это.

— Не знаю. Наверное. Но это сейчас неважно. Помоги ей, Сева, я тебя очень прошу.

Я дотянулась до его руки и накрыла ее своей, сжала пальцы. Владыкин молчал, опустив голову, и я видела, как в нем борются два чувства — жалость к Оксане и страшная обида на нее.

— Сева… ну ты ведь ее любишь, я же знаю… помоги ей, она совсем с ума сошла, я не знаю, что мне делать.

Внезапно Сева поднял голову и, глядя мне прямо в лицо, жестко сказал:

— У тебя есть связи. Положи ее в психиатрическое отделение.

Я даже отшатнулась — столько злости было в его голосе:

— Да ты что говоришь-то… как — в психиатрическое?

— Молча. Сходит с ума — значит, ей там и место. А я не хочу больше связываться с ней.

— Сева…

— Аделина, ты не понимаешь, да? Она меня всю жизнь обманывала, врала, изворачивалась, терлась с каким-то мужиками, в дом их водила — а я терпел! Ты не понимаешь, насколько это унизительно?

— Но ты ведь терпел. Никто тебя не держал, ты мог встать и уйти — ведь так? Но ты не уходил, ты терпел, прощал! А сейчас, когда она совсем одна, когда она в очень тяжелом душевном состоянии, ты отказываешься ей помочь, хотя можешь.

— Аделина, прости, не могу. Ты зря приехала.

Я внимательно посмотрела ему в глаза и вдруг поняла — он прав, я зря приехала, зря заговорила об этом. Оксана много лет причиняла Севе страдания, от которых у него мутился разум, и он, любя ее, прощал и терпел. Но всему приходит предел, и Сева этого предела достиг. Разорвав отношения, он вздохнул свободно, пришел в себя и теперь, конечно, не захочет вернуться назад. И увидеть бывшую жену тоже не захочет. На что я рассчитывала, идя сюда, непонятно, видимо, привыкла считать Севу мягким и податливым. Ошиблась.

Я молча вышла из-за стола, взяла сумку, кое-как засунула странно отекшие к вечеру ноги в туфли и вышла, даже не попрощавшись. Владыкин так и остался сидеть в кухне, опустив голову и крутя в пальцах чашку с кофе, к которому даже не притронулся.