Хлеб и соль

— Вот Ванька все прибеднялся, что назад не умеет, а спятился не хуже рака. Несмотря, что горка крутая. Запросто.

У Ивана все оказалось в порядке: и ноги, и руки, и голова. Даже мешки с мукой как лежали в кузове, укрытые брезентом, так и остались лежать. Но сам Иван как-то обмяк от пережитых стремительных ощущений. Вася вытащил его из кабины и повел.

— Обопритесь и на меня. Пожалуйста, — сказала девушка. Она уложила себе на плечи руку Ивана. И пошли все трое в ряд, шатаясь, нескладно перебирая ногами, как ходят, захмелев, дружки по деревенской улице.

Кружным путем выбрались из распадка на дорогу. Идти по колено в снегу было очень трудно. Девушка устала. Шапка съехала на затылок. По лицу текли капли стаявшего снега. А он все сыпал и сыпал. Девушка закидывала голову, чтобы поймать его губами. Глаза устали, ничего не хотели видеть. Наверное, она сбросила бы с плеч тяжелую руку Ивана. Она даже попробовала пошевелить плечами, чтобы рука упала сама, невзначай. Но рука лежала крепко.

Наверное, девушка остановилась бы и села в снег и сидела долго-долго. Но рядом, справа, шел Вася. Он все шел и шел, и вел Ивана. И вместе с ним шла девушка.

Ей еще ни разу не пришлось испытать такое. Она шла и не верила, что ночь эта кончится, что лиственницы расступятся наконец и между ними появится человеческое жилье. Она не верила в избушку, не верила ни во что, вспоминала, какой удобной была ее жизнь раньше, и потихоньку плакала.

Но все-таки шла.

И лиственницы расступились.

Девушка проснулась на ларе в углу приземистой почтовой избушки. Солнце освещало половицы, и они празднично светились, словно только что вымытые. Васи не было. Иван сидел понурившись, курил.

— Совсем, — сказал хрипло, — дыхнуть нельзя. Ровно вот кто тряпкой глотку затыкает. Покурил, так немножко помягчало... Васька к машине пошел. А чего ходить — без трактора не вытащишь. Пей вон чай на плите. Остыл уж. Давно кипячен.

...Девушка вышла на улицу, постояла, посмотрела на свежий Васин след, чуть переметенный порошкой, на дорогу, ведущую дальше, вперед, не потревоженную еще ничьей ногой. Захотелось идти, скорее добраться до Улагана, куда ее командировала редакция.

— Я как Иван, — сказала себе девушка, — только вперед умею. — И пошла по нетронутой дороге.

Огромная тайга млела, согретая солнцем. Солнце хотело зараз покончить со всем снегом. Оно шпарило его. Снег чуть слышно шипел и падал с веток. Вся тайга была белая, свежая, подсиненная.

Девушка брала в руки снег, тискала его, и он влажно хрустел, сочился. Каждая мышца в теле помнила еще, как было холодно вчера, как было тяжело, и радовалась сегодняшнему теплу, солнцу. «Так и надо жить, так и надо...» — твердила девушка и все шла по таежной дороге, ведущей в аймачный центр Улаган.

Скоро дорога опять полезла в гору. Небо замутилось. Пошел снег. Глазам лень стало глядеть вокруг от усталости.

Когда идти стало невмоготу, девушка села на камень, спихнув с него мокрый снежный колпак.

— Зачем пошла? Могла бы дождаться в избе. Пить чай...

Сон навалился густой, населенный множеством людей и предметов. Девушка изо всех сил рванулась, чтоб отделаться от сна. Она вскочила с камня и быстро-быстро пошла дальше, вперед. Она теперь знала, что если все время идти, лес расступится.

Старый Васин «зис» догнал ее на мосту у въезда в Улаган. Девушка бросилась к нему и даже закричала от радости. Она забралась в тесную бензинную духоту кабинки, уселась между Иваном и Васей и почувствовала себя совершенно счастливой.

— А как же ваш «газик»? — спросила она у Ивана.

— Вытащат, — бодро сказал Иван. — Я его удобно спустил.

Чистая вода

В клубе шло комсомольское перевыборное собрание.

На стенах — листы бумаги, на бумаге — желтые столбики. Слева — столбики-коротышки, справа — долговязые столбы. Над столбами — цифры. Это значит, что за последний год колхоз в Чеканихе поднялся, как вон эти правые столбы, оставил далеко внизу свои прежние показатели.

На сцене стол. За столом президиум: комсомольский секретарь Настя Табанчукова, завклубом Петр Дегтярев да инструктор райкома комсомола, два дня добиравшийся верхом до Чеканихи.

Свинарка Маша Тинина пишет протокол: «...физкультурно-спортивной работы нет, культурно-массовой работы нет... признать работу удовлетворительной».

Настя Табанчукова улыбается своему чему-то. Ей все равно. Она выходит замуж. Со свинофермы уйдет. Теперь ей это ни к чему. Муж в эмтээсе работает.

Маша хочет выступить, сказать против Насти. Неправильно Настя делает. За ней и другие девчонки тянутся куда полегче. Нельзя так делать. Еще секретарем называется. Мало ли что муж... Маше очень хочется выступить, но она посматривает в угол и все не решается. Там, в углу, сидит Ленька Зырянов, лузгает семечки. Рядом с ним его дружки. Под дверью где-то скулит, просится внутрь гармошка. После собрания — танцы.

Маша пишет протокол.

Кто за, кто против, кто воздержался... — единогласно.

— Чего там выступать? — Маша не первый раз пришла на такое собрание.

Инструктор пошептался о чем-то с Табанчуковой, встал.