Кирилл и Мефодий

— Сядь, сядь. Хочу посмотреть на тебя в гнезде орла! В гнезде, которое страшит и более смелых, чем ты!

— Почему ты меня так встречаешь? — спросил Иоанн, садясь на краешек широкого кресла.

— Садись удобнее, удобнее, — ядовито бросил Варда и, подойдя, грубо прижал сына к спинке кресла. — Вот, сам видишь, оно тебе не по росту. Ты исчез в нем, как желудь в ладони великана. Ты не подходишь для него... И запомни, не ты будешь моим наследником.

— Я и не думал ни о чем подобном, отец! — ответил Иоанн, наклоняясь вперед. — Я не ищу в этой жизни черной славы почестей и власти, ибо они исчезают, как дым, как волна над морской глубью, о движении которой песок на дне даже не подозревает. Не злобу и ненависть, а песню, светлый звук обязаны мы оставить на земле после смерти. Ведь ни я, ни ты от нее не откупимся, она всем судья, ибо сказал господь: не убивай — не убьют и тебя. Я иду путем истины, потому что человек лишь раз приходит в этот мир и лишь раз покидает его. Пока дышу, хочу жить как безымянная травинка, так как знаю, что людям нужны не боевые стрелы, а мирные сохи и перья — восславлять их мирный труд. Кому нужны черная обида и злое слово? Это — стрелы дьявола, и они причиняют страшную боль, когда отец мечет их в своего сына...

— И я тоже живу грешно?

— Да, отец! Разве в наше подлое и зловонное время человек не может сохранить свою честность и доброту, как желтую теплую пыльцу на цветке, который радует людей тем, что он есть?

— А что такое честность? — сквозь зубы процедил Варда. — И ты говоришь мне о честности, а сам бесчестно поступил по отношению ко мне.

— Моя бесчестность лишь капля в огромном море твоего бесчестья по отношению ко мне.

— Ты признался!

— Я не святой, чтоб путь к чести начинать с бесчестья! — усмехнулся Иоанн. — Это лишь твое право...

— А может, вспомнишь о письме, которое ты послал Константину? Чтоб спасти его, ты пренебрег волей отца. Не так ли, паршивец? Где же твоя честность и твоя правда?

— Ты мне не судья, ты намного грешнее меня... Если уж хочешь узнать правду, ты, утонувший в бесчестье, можешь увидеть ее в моих глазах и в моем сердце, хотя в сердце нелегко взглянуть... Но правда тебе никогда не была нужна, ибо она тебе невыгодна. Правда — на кончика моего прямодушного языка, если уж ты ею интересуешься: да, я послал письмо мудрецу!.. Услышал тогда нечаянно, как ты хвалишься перед одной...

— Перед кем?!

— Перед моей супругой.., твоей женой.

— Ревнуешь?

— Ты ошибаешься! Я хотел спасти Константина — мудреца и человека... Вот сравниваю всех вас с ним и вижу, до чего вы ничтожны. Вы не заметны на его ладони с пустым звоном ваших титулов и грязной рекой ваших черных помыслов! В сравнении с ним вы же безводные долины, потрескавшиеся от собственной злобы... Гиены и шакалы...

— Заткнись, ничтожная тварь!

— Не кричи, кесарь! Только всевышнего считаю я своим единственным судьей — того, кто сказал в храме правду в глаза торговцам верой. Я честен, во разве нужна тебе честность?! Та, которая давно распоряжается всеми и всем в твоем доме, давно заменила бы тебя на моего Константина, ненавидимого тобой, но он тверд, он горд, и он отверг ее любовь.

— Лжец, я убью тебя вот этими руками! — вскипел Варда.

Он подошел к креслу, готовый стиснуть железными пальцами тонкую шею сына, но вдруг отпрянул и потянулся за мечом, висевшим на стене.

Иоанн вынул из-под одежды нож — тонкий, однако, достаточно длинный, чтоб защитить его. Он сидел в просторном кресле, белый как полотно, и лезвие поблескивало в тусклом свете, проникавшем сквозь окно. Пока ошеломленный кесарь пытался снять меч, дверь распахнулась, и Ирина повисла у него на руках:

— Не надо!.. Послушай меня, не надо!

Варда опустил руки, и она обняла его. Тяжело и прерывисто дыша, он как бы выплевывал гневные слова:

— Тебя бесчестит!.. С ножом на меня!.. Тварь.., ничтожество!.. Учит меня честности...

— Пока ты любишь меня, я не боюсь хулы! — сказала Ирина и, посмотрев на Иоанна испепеляющим взглядом, легонько подтолкнула Варду в соседнюю комнату. Долго сидел обессилевший горбун в кресле, вслушиваясь в свои мысли, оправдывая себя: «Пчела тоже защищается, когда ей угрожают, никто не накликает на себя свою смерть... Не ты напал, на тебя напали». Иоанн медленно встал, еще раз взглянул на лезвие ножа и вышел. Этот дом больше для него не существовал. Да и он сам не был ему нужен.

Они долго стояли во мраке» молчаливые и отчужденные. Слышно было только тяжелое дыхание Варды. Когда луна заглянула в окно, он встал и опустил занавеску.

— Я буду настаивать на их отъезде, — процедил кесарь.

— Зачем?

— Потому что Рим — это не Хазария, не будет словами убаюкивать... Они не вернутся оттуда. Уже на ближайшем совете как бы невзначай скажу василевсу: государь, лишь святые братья будут твоими достойными посланцами. И он согласится со мной. Тогда конец светилам! Крест в руке папы Николая больше похож на меч... Он считает: мудрость — змея, которой надо вовремя отрубить голову.