Клеопатра

Останки царицы, Ирас, Хармианы и двух сыновей Клеопатры, Антоса и Хурмаса, привели в некоторый порядок и несли через город на открытых носилках. Тела Антила, сына Антония, и Ифиса, младшего сына Антония и Клеопатры, так и не нашли... Множество женщин следовало за этими печальными погребальными носилками. Женщины плакали и причитали, первенствуя в скорбном ритуале. Максим слышал, как они называли Маргариту «несчастной девочкой» и вопрошали громко, слёзно и риторически:

   — Куда ты ушла?! Где отныне дом твой?!..

Максим сказал Цезарю, что маленькой Туле, единственному оставшемуся в живых ребёнку царицы, лучше не появляться на похоронах:

   — ...сейчас люди настроены совершенно иначе. Они станут требовать, чтобы ты оставил девочку в Александрии...

Но в намерения Цезаря отнюдь не входило оставлять царевну Клеопатру Селену в Александрии. Но он вовсе не хотел пугать девочку. Он даже сам приехал в дом Максима. Хасса, жена Максима, вывела в залу, красиво убранную в честь прибытия столь знатного гостя, маленькую Тулу. Девочка выглядела испуганной и напряжённой. Хасса, держа её за руку, подвела поближе к парадному креслу, на котором сидел римлянин. Октавиан доброжелательно спросил Тулу, учится ли она, нравится ли ей в доме Максима. Цезарь говорил по-гречески, но всё же с заметным акцентом уроженца Италии. Девочка отвечала тихо, что она учится вместе с детьми Максима и Хассы...

   — А ты хотела бы приехать погостить ко мне, в Рим? — внезапно спросил Цезарь. И добавил: — Царица, твоя мать, согласна!..

Хасса приподняла и опустила руку, не завершив жест невольного изумления. Дочь Клеопатры серьёзно посмотрела на Цезаря Октавиана и проговорила уже громче:

   — Я поеду как заложница? Но мама и Антос будут править в Александрии, да? Отец поедет со мной?..

Цезарь внимательно выслушал её вопросы и отвечал обстоятельно:

   — Да, девочка, ты будешь жить в Риме как заложница, но никто не причинит тебе вреда. Твой отец не поедет в Рим, твой отец умер. И ты ведь не хочешь, чтобы твоя мать и твои братья горько плакали, прощаясь с тобой! Потом они приедут в Рим и будут рады увидеть тебя здоровой и весёлой. Но теперь они не могут проститься с тобой, не обижайся на них!..

Девочка молчала, как будто потеряла дар речи...

Хасса приказала рабыням собирать царевну в дорогу. При девочке оставалась одна молодая негритянка, ещё не так давно прислуживавшая царице. Тула очень привязалась к этой чернокожей Глафире и обрадовалась, узнав, что Глафира поедет с ней...

   — Ведь Ирас и Хармиана, конечно, останутся в Александрии, при маме... — Девочка вдруг осеклась и посмотрела на Максима, которому говорила эти слова... — Это неправда? — спросила таким вдруг совсем тонким голосом... — Это неправда? Они не умерли? Все не умерли?!..

Максим не произносил ни слова, не утешал осиротевшую царевну. Он молча отдал ей золотую коробочку-копилку, сплющенную, растоптанную многими ногами... Три дня подряд Тула плакала непрерывно. Сидела, поджав под себя ноги, v стены в отведённой ей комнате, то и дело закрывала покрасневшее от плача лицо ладонями, и плакала, плакала... Но в день отплытия она уже не плакала. Глафира хорошо умыла лицо девочки холодной водой, но глаза всё же оставались покрасневшими и припухшими, так много плакала эта девочка!..

* * *

Клеопатру, её сыновей и служанок похоронили на том самом кладбище в садах при святилище Анубиса. Впоследствии эти могилы затерялись и никогда не были найдены. На другой день после погребения Максим пришёл к могиле Маргариты один, принеся с собой маленький кувшин крепкого вина и глиняную расписную чашку. Он налил чашку дополна и выпил залпом, запрокидывая голову. В иудейском погребальном обряде это называлось: выпить чашу утешения... Затем он пролил из кувшина немного вина на могилу и поставил на землю подле свежей могилы кувшин и чашку. Накинул на голову конец плаща в знак скорби и ушёл, не оглянувшись.

Сейчас для вас в моём театре

Пройдёт кино о Клеопатре.

Оно пройдёт куда-то вдаль,

Сверкая мощными шелками.

И золотыми уголками

Расставится в груди печаль

И радость, потому что мы

Умеем танцевать не хуже,

И ночью тосковать о муже,

И пировать среди чумы!..

Она сегодня опустила край молитвенной повязки белой

на лоб, на брови,

и она творит последний свой отчаянный намаз...

Войска, войска... естественно, тоска...

Она была тиранка и поганка.

И потому -

уже почти необозрим -

Ей на вершине молодого танка

Привозит злую справедливость Рим!..

Рим приказал рифмованно и чётко,

чтобы она собою не была!