Ключ

(Раздаётся скрип и треск, какой может быть при движении некоего ржавого механизма, долгое время пребывавшего в покое; одна из массивных полуколонн, украшающих зал, разделяется на две половины и раскрывается, как створки двери; из неё высыпается целая куча золотых монет, по которой, как по снежной горке, в зал въезжают Фоллиана и падре Микаэль.)

Барбарус: Фолли!

(хватает её в объятия, отрывает от земли и кружит по залу)

Мик (с трудом поднимаясь на ноги): Прошу прощения, дети мои, я

подвёл вас! Но, кажется, Господь был милостив к нам и всё

закончилось благополучно?

Злоскервиль (не отпуская от себя Злосю, словно опасаясь, что

кто-нибудь заберёт её у него): Падре Микаэль,

не откажитесь благословить наш брак!

Фоллиана и Барбарус (вместе): И наш! И наш!

Мик: Вообще-то это против правил. Следовало бы получить согласие

родителей обеих девушек, но я вижу здесь подлинную любовь и

готов взять этот грех на себя. Пойдёмте, дети мои, завершим с

радостью то, что начиналось так тревожно и казалось

недостижимым!

(Все уходят, остаются только Зляк и связанный Злырь)

Зляк: И шо? Все пошли свадьбу играть, а мне с тобой возиться, что ли? И

ведь, как назло дядька Злюк тоже ушёл. Таперича не у кого

спросить даже – ждать за тебя выкуп и награду, али нет? Вот шо – я

тоже на свадьбу пойду, а ты у меня полежишь пока в чулане!

(уходит, таща за собой лишённого подвижности Злыря, в глазах

которого читается выражение покорности судьбе)

Глава 86. Будем думать!

– Дрась, может, поешь что-нибудь? Давай яичницу пожарим? А хочешь пивка или чего покрепче?

Ответом на эту искреннюю заботливость было молчание. Если бы их друг стонал от боли, рыдал в подушку или ругался на чём свет стоит, было бы проще и легче. Но несгибаемый гангстер Драгис Драговски неподвижно лежал на кушетке, уставившись в потолок совершенно пустым взглядом.

Так продолжалось уже двое суток после того, как они привели его на квартиру Умника. Сам хозяин квартиры и его брат – антипод, сидели теперь в двух разных запечатанных бутылках, стоявших на комоде, и злобно поглядывали на компанию, не обращавшую на них никакого внимания.

Иногда они начинали беззвучно ругаться друг с другом, корчили друг другу рожи и выделывали всякие неприличные жесты. Но это было никому не интересно.

– Что с ними делать-то теперь будем? – спросил Бык, когда Фигольчик выставил это двойное украшение на комод.

– Можно ничего не делать, – ответил Фиг, задумчиво разглядывая братьев. – Если оставить их как есть, то сами они оттуда не выберутся. Но остаётся опасность того, что кто-нибудь эти бутылки разобьёт или раскупорит. И тогда всё закрутится по-новому. Так что я их, при случае, либо в океан заброшу, либо закатаю в бетон.

– А не жалко?

– Этих?

Фигольчик хмыкнул с таким видом, словно ему предложили пожалеть вирус гриппа и не травить бедных микробов антибиотиком.

– Ну, во-первых, – сказал он, – им там не так плохо, как тебе кажется. Каждый из них в пределах бутылки может создать себе такую обстановку, какую пожелает, но заниматься своей деятельностью сможет лишь в теории. Время для них сейчас не существует, зато и вреда никакого они не смогут принести.

– Так значит, в этом мире не будет больше ни ума, ни глупости?

– Нет, что ты! Всё это возникло и здесь, и в других мирах уже слишком давно, а потому существует само по себе, развивается и растёт, поддерживаемое людьми. Не будет новых грандиозных глупостей, вроде секты Святого Мика или общества по передачи детородной функции мужчинам. Но, повторяю – не будет новых, а старые останутся. С другой стороны чрезмерное умничанье тоже затормозится. Надеюсь, что здесь люди не станут придумывать оружие, уничтожающее города одним ударом или машины, преобразующие человеческое сознание настолько, что собственный мозг начинает отмирать. По крайней мере, эксперименты Глупника с логическо-временными парадоксами прекратятся и сгладятся.

На том они и порешили. Предоставить миру, развиваться самостоятельно, не подгоняя его и не внося никакие излишества, выглядело самым разумным решением.