Ключ Эдема

– Милостивый господин, – взмолился тот, когда воины бросили его на колени. – Я не сделал ничего дурного. У меня нет своих денег, я беднее самого нищего, всё золото, что вы нашли в моем доме, принадлежит другим людям. И как мне с ними рассчитаться, когда они придут за займом?

– Иисус изгнал ростовщиков из храма, – пророкотал Амори, испустив зловонную отрыжку, – но не всех.

– Милостивые господа, – старик в отчаянии ломал руки, – вы, верно, запамятовали, что сами пожаловали в мой дом? Разве я хоть словом или делом вынудил вас переступить порог?

– Ты послушай его! – Амори вышел вперед, от переизбытка чувств взмахнув руками, как крыльями. – Он нас еще и обвиняет! Честных христиан, что отдали кровные гроши. Не соблазнившийся виновен, а искуситель. Вот на ком больший грех.

Элиана стояла, замерев возле стола с разложенной пищей. Она не могла оторвать глаз от старика, и все же была вынуждена следить за людьми, собравшимися вокруг костра. В такой суматохе подкрасться к Гвидо будет проще простого.

Кто-то бросил первый камень, затем полетели еще. Ростовщик сжался, закрывая голову руками.

Потревоженная жутким шумом, из шатра младшего Лузиньяна вышла женщина. Она была невысокого роста, хрупкая и миниатюрная, как резная статуэтка, на голове у нее был тюрбан, в ушах – крупные серьги, длинный кафтан был драгоценного пурпурного цвета, расшитый золотой нитью. Гвидо не скупился на содержание своей любовницы.

Она приблизилась к огню, глядя на старика. Он на миг лишь поднял глаза, с удивлением увидел дочь своего племени, и тут же снова сжался.

– А давайте покажем ему, что в аду ждет ростовщика! – воскликнул Амори.

Несчастного подняли за руки, и развеселившийся и захмелевший старший Лузиньян выхватил из костра горящую головешку и сунул тому в лицо, подпаливая бороду. Старик закричал от страха и боли, почерневшие оплавившиеся волосы дымили.

Элиана сцепила зубы. Она нечасто вспоминала детство, вырезая его из собственного прошлого, как загноившуюся занозу. Но сейчас она будто снова слышала крик отца, затравленного собаками, смех его убийц, оставшихся безнаказанными. Выдать себя сейчас, вмешаться, это означало не только подвергнуть жизнь риску, но и провалить задание Иоанна. А терпеть и дальше не было сил. Ей бы того безразличия, с которым на муки пленника смотрела любовница Гвидо. На ее лице не дрогнул ни единый мускул.

– Жаль нет подходящего сука, чтобы вздернуть собаку, – хохотнул Гвидо. – Зато есть лошади!

Казнь, о которой упомянул рыцарь, была ужасна. Элиане довелось однажды видеть, как человека, привязанного руками и ногами к разным лошадям, разрывают на части. Кто-то уже побежал за веревкой.

И вдруг движение. Она увидела, как сквозь толпу направляется человек. Он шел целенаправленно, не спуская глаз с выбранной жертвы. Гвидо стоял спиной к нему, призывая всех принять участие в веселье. Он бы не увидел, как смерть вонзает когти…

Элиана ударила по столу, и все обернулись на шум падающих кубков и кувшинов. Но самой девушки уже не было поблизости. Она оббежала шатер. Держа в руках нож, Элиана направлялась к торопливо уходящему человеку. Он вдруг обернулся, на миг задержал взгляд на ее лице.

– Я запомнил тебя, – произнес он только губами.

– Я тоже, – так же бесшумно ответила она и метнула нож. Клинок вонзился в древко воткнутого в землю копья рядом с головой ассасина. Но самого убийцы и след простыл.

Она помчалась за ним, подобрав на ходу оружие. Из мрака до нее донесся звук глухих ударов копыт по песку.

* * *

– Проклятье! Дерьмо собачье! – она со злостью выбила пробку из бутылки и прильнула к горлышку, разбавляя свою злость кисло-сладким вином. Сердце бешено стучало, отдаваясь эхом в висках. Пока она гонялась за неуловимыми убийцами, подонки казнили старика-еврея. Они разорвали его на части. Ей хотелось выжечь его крик из собственной памяти. Бутылка больно ударила по зубам, но Элиана глотала снова и снова, захлебываясь вином, похожим на кровь по вкусу и цвету.

Эту ночь Гвидо Лузиньян проводил со своей любовницей. Он был в безопасности, ведь те, кто пришли по его душу, покинули лагерь. Элиана вдоволь напилась вина, которое так хаяли благородные господа. Она пила за того старика, за своего отца и за себя. За все мертвые души, павшие в этот проклятый песок.

Утром, когда насытившиеся плотскими утехами рыцари еще спали, их прислуга приводила лагерь в порядок после пира, чтобы вечером все повторилось вновь. Из шатра вышла девушка. Она была в простой рубашке и кафтане, без шаровар, с непокрытой головой. Длинный волосы заплетены в косу. Она прошла к тазу с водой и принялась стирать там господскую рубаху, как рабыня. Элиана, проведшая ночь без сна, приблизилась к ней, потеряв страх. Она ощущала покалывание в подушечках пальцев от желания перерезать горло этой потаскухе, которая была младше ее лет на пять.

Девушка испугано обернулась, а увидев Элиану, подняла брови. На ее лице появилось то самое надменное выражение, что свойственно знатным женщинам. Она многому набралась у тех, возле кого терлась, не зная, что ей забавляются до поры, а после – выбросят вон.