Ключ от всех дверей

— Давно покинули родину? — спросила я, ощущая смутный укол в сердце. А как давно покинула свой мир я сама? И не сосчитать уже… Да и не вспомнить ни запах того ветра, ни цвет того солнца… Мое пристанище отныне — Дом Камней. Рыжая девочка из приюта сгинула без следа — появилась Лале. — Впрочем, не отвечайте, — мягко добавила я, глядя, как певец меланхолично перебирает гитарные струны. Самая толстая гудела глухо, как шмель. Самая звонкая — как бьющиеся друг о друга льдинки. Донн-дзинь, донн-донн…

— Понимаете меня, леди? — задумчиво поднял на меня темно-серый взгляд менестрель. — Вижу, понимаете. Кажется, вы старше, чем показалось мне сначала. Тогда эта песня — для вас.

— Благодарю, — склонила я голову. А Райниккен уже поднялся и начал протискиваться к стойке, рядом с которой хозяин таверны уже поставил высокий табурет с перекладиной для ног — в самый раз для менестреля. Старик кивнул певцу, перебросился с ним парой слов… а потом тягуче расплескались первые гитарные аккорды, и гомон в таверне смолк, сменившись благоговейной тишиной.

Райниккен прикрыл глаза… и запел. Чистым, низким голосом, рокочущим, как океанские волны. И меня словно накрыло с головой.

Девять лет пролетели стрелой

С той поры, как остался мой дом

За свинцовой, холодной водой,

Зарастающей медленно льдом.

В бесприютной стране чужой

Даже солнечный свет тусклей,

Даже вкус у воды другой -

С каждым годом горчит сильней.

Но живет еще образ во мне,

Согревая остывшую грудь -

В доме дальнем свеча на окне

Освещает мой сумрачный путь.

И так сладостно втайне мечтать,

Разбавляя вином свою грусть -

Не устанет очаг меня ждать

И к нему я однажды вернусь.

…За стенами таверны — темно,

Ночь уткнулась в проемы окон,

Но в крови уже бродит вино,

Погружая в болезненный сон.

И мне грезится в полубреду:

Я судьбу пересилить сумел,

И, забыв ветер странствий, иду

Я домой, как давно и хотел.

Но… под солнцем — моим, родным! -

Тот же холод терзает грудь.

Свет свечи обратился в дым,

И от горечи — не вдохнуть.

Все — чужое… как было там,

За водой — солонее слез,

И очаг, о котором всегда

Я мечтал — лишь виденье грез…

Нежеланен я здесь… забыт…

И кривится из всех зеркал

Одинокий, седой старик,

Что напрасно свой дом искал…

…Я проснулся. Глаза сухи,

За печатью безмолвья — стон.

Из кошмаров из всех моих

Это — самый жестокий сон.

Одинок, и ни мертв, ни жив,

Я едва ли домой вернусь,

Вдруг… пророчески сон правдив?

Я смеюсь. Я последний трус…

Донн… Стон струны постепенно угасал. Тишина оглушала. А потом все разом затараторили, забубнили, захохотали… Тавернщик покровительственно хлопнул менестреля по плечу, бормоча что-то вроде "Ну ты и мрачен сегодня, дружище"…

Я уткнулась в кружку и опустила ресницы. Возможно, в другое время мне захотелось бы вскочить, заплакать, затопать ногами от бессилья перед тоской… Но не сегодня. Да и не мой это был страх — опустевший дом. Я давно смирилась с тем, что не вернусь в свой мир.

— Что скажете теперь, леди? — сипло спросил менестрель, усаживаясь рядом. Гитара была со всем почтением водружена на лавку и заняла целых два места. — Все-таки поблагодарите?

— Поблагодарю — снова, — тихо ответила я. Со дна кружки поднимались веточки от ягод и медленно тонули вновь. Вечный переход… Вверх и вниз. А смысл остается прежним. — Как называется песня?

— "Баллада о невозвращении".

— Правильнее было бы сказать "Баллада о несбыточной мечте", — усмехнулась я. — Нет, это не мой страх, — добавила задумчиво уже вслух. — Я давно разучилась мечтать…

— А зря, — укорил меня менестрель, тоскливо глядя на опустевшее блюдце из-под пирогов. — Не все мечты обречены на несчастье.

— А несбыточные?

— Кто в этом мире может определить, какая мечта — несбыточная, а какая — нет? — философски пожал плечами Райниккен, отхлебывая из кружки остывший настой. Я заметила, как хозяин шепнул что-то мальчишке-разносчику, указывая на наш стол. Неужто решил-таки накормить музыканта? Или эта песня была последней за ночь, и пришло время платить? — Чего вы желаете, леди Лале?

— Счастья, — механически откликнулась я и залилась краской. Ох, нашла время перед первым встречным душу выворачивать.

— А разве счастье — это так много? — усмехнулся певец и с шумом отодвинул кружку. — Запомните, милая леди, не всегда перемены равносильны потерям. Иногда нужно просто заглянуть в свое сердце… И тогда в руке окажется не опал, а бриллиантовая корона. Прощай, Лале!

— Что? — растерянно вскинула я голову.

Лавка была пуста. На столе стояли две пустые кружки и блюдце с крошками от пирога.

Постой-постой… Этот Райниккен назвал меня Лале… Хотя я и не думала представляться! Да и откуда-то знал о моих размышлениях про опалы и бриллианты… Неужто только что снова привет от наставника передали?

Я скрипнула зубами. Это уже ни в какие ворота не лезет. Где был Холо, когда мне пришлось задремать на поле среди подсолнухов? Вот по тавернам посылать своих дружков-подружек он может, а как жизнь и рассудок мне беречь…

Тьфу на него. И на эту таверну. И на пироги с мясом. Пойду-ка я на улицу.