Князь Василий Долгоруков (Крымский)

Голицын, сдерживавший пританцовывавшего рослого жеребца, привстал на стременах, вскинул руку и величественным жестом послал вперед все тридцать эскадронов своей кавалерии…

Разгром был полный!.. Сломленная, расстрелянная татарская конница отступала вместе с хлынувшими с линии и крепости янычарами. Бежавших к Соленым озерам турок и татар эскадронцы рубили саблями, пронзали пиками, устилая степь убитыми и ранеными.

Неприятеля гнали двадцать верст — гнали, пока не притомились кони…

Красное, словно налитое пролитой за ночь кровью, солнце медленно выползало из-за горизонта, задумчиво оглядывая пробуждающуюся после неспокойного сна выгоревшую степь. Ночная прохлада осела на землю серебряной росой, искрившейся в косых рассветных лучах.

Озябший Берг послал денщика в лагерь за водкой. Романиус продолжал попыхивать трубкой. Долгоруков и Эльмпт, сидя на табуретах, молча наблюдали за всадником, во весь опор летевшим к кургану.

Это был офицер от Мусина-Пушкина. Он на ходу спрыгнул с коня, взбежал, задыхаясь, на курган, прохрипел срывающимся голосом:

— Ваше… сиятельство… линия взята…

Генералы порывисто встали, сняли шляпы, чинно и неторопливо перекрестились.

Долгоруков подошел к офицеру, крепко притиснул к себе, расцеловал и, отступив на шаг, обернувшись к генералам, задрожал губами:

— Все, господа… Все… Ворота в Крым отворены.

Старик Берг расчувствовался, торопливо полез в карман за платком…

Генералы завтракали здесь же, на кургане. Стоя выпили за славу российского оружия, за государыню, за главнокомандующего, помянули павших солдат и офицеров.

А Долгоруков, указывая вилкой на крепость, где засели остатки турецкого гарнизона, пробасил Мусину-Пушкину, приглашенному к столу вместе с Каховским и Прозоровским:

— Ты, Валентин Платоныч, сковырни сию болячку… Ежели до вечера оружия не сложат — силой отбери!..

В полдень Мусин-Пушкин стал демонстративно, не прячась, подтягивать осадную артиллерию к крепостным стенам. Турки прекратили огонь, наблюдая за приготовлениями русских. Когда же граф с той же демонстративностью построил батальоны для атаки — крепостные ворота заскрипели ржавыми петлями, открылись и выпустили трех всадников.

К ним подскакали гусары, окружили, привели к Долгорукову.

Василий Михайлович, сидя на барабане, спросил небрежно:

— Кто будут?

Депутаты назвали себя.

Услужливый Якуб скороговоркой перевел:

— Янычарские командиры Али-ага, Осман-ага и каймакам Эмир-хан.

— С чем пожаловали?

Депутаты подали письменное прошение о пощаде и добровольной сдаче крепости со всей артиллерией, снарядами, провиантом.

Долгоруков подобрел:

— Давно бы так… Мы пленным зла не чиним… Завтра и примем капитуляцию!..

Но весь следующий день турки просидели в крепости, словно забыв о прошении.

— Может, помощи от Селима ждут? — предположил Романиус. — Хотят время выиграть?

— Ушло их время! — бросил Долгоруков. — Теперь карты сдаю я!

Он приказал Мусину-Пушкину напомнить туркам об их обязательстве и — если станут волынить — взять крепость штурмом.

Турки, видимо, поняли, что Долгоруков шутить не будет, и утром шестнадцатого июня сложили оружие и знамена. А Эмир-хан поднес командующему ключи от Ор-Капу.

Трофеи оказались богатые: на линии и в крепости русские захватили 86 медных и 73 чугунные пушки, 3 гаубицы, 10 мортир, 25 тысяч ядер, 1300 бомб, 1000 пудов пороха и много прочего снаряжения. Был пленен гарнизон — 871 турок.

Потери Второй армии при штурме оказались совершенно незначительны: 25 убитых, 135 раненых и 6 казаков пропали без вести.

— А неприятель? — небрежно спросил Долгоруков, очень довольный тем, что утер нос выскочке Петру Панину, едва не загубившему армию при взятии Бендер.

— Еще подсчитываем, ваше сиятельство, — доложил Мусин-Пушкин, шелестя рапортами командиров. — Но уже видно, что только убитыми наберется более тысячи двухсот человек.

Долгоруков благодушно покряхтел и в который раз кинул взгляд на крепостные башни с реющими на ветру русскими знаменами.

2

Отряд генерал-майора князя Федора Федоровича Щербатова, выделенный из дивизии Берга для занятия турецкой крепости Арабат, двенадцатого июня подошел к Енишу, небольшому, в три десятка покосившихся домиков, рыбацкому селению на берегу Азовского моря.

Федор Федорович, без парика, в расстегнутой на груди нательной рубахе, грел и желтом песке босые ноги, наблюдая, как солдаты, сверкая сметанно-белыми телами, весело гогоча, плескались в теплых водах узкого пролива, отделявшего берег от убегавшей за горизонт Арабатской косы.

Вытянувшись на сто пять верст, действительно похожая на лезвие косы — узкая, выгнутая, — лишенная растительности песчаная отмель являла собой унылую, безжизненную картину. Отряд Щербатова должен был пройти эти пустынные версты, ваять стоявшую в основании косы крепость, быстрым ударом овладеть Керчью и Еникале и открыть проход в Черное море Азовской флотилии Синявина…