Когда мы были людьми (сборник)

Так и должно быть. Она, ангел в душе, обозлится. Ей будет обидно, что ее красоту не оценили. И кто? Старая метла! Да он за милостыню должен считать, если в какой-нибудь праздник я подставлю ему щеку для дружеского поцелуя. А тут – фу-ты ну-ты. Семья, дети, облом. Инцест. «Ты моя дочка».

И все же было на душе было погано, словно я что-то украл, что-то сделал такое, неприличное до подлости. А что? Объяснил все как есть. Теперь ей выбирать. Это своего рода любовная рулетка. Я ведь правду сказал, пояснил ситуацию. Выбор за ней. Честнее некуда. А что, если она выберет-таки меня? Вот ужас-то! Какой сладкий ужас! Это уже из области фантастики. Разве такое может случиться, что я по-собачьи оближу ее всю, как там Пастернак писал – «от гребенок до ног»? Когда я раскладываю свои ночные кубики, я иногда думаю об этом акте. На солнышке, утром, стыжусь ночных, блудливых мыслей. И все же…

Теперь-то я не скоро получу результат. Не скоро! Она отойдет от моего наглого заявления, померит его на себя, потом скинет одну одежду, потом другую. Она по природе Ева, и Суламифь, и Руфь, и Соломея с Юдифью.

Дательный

Может, мне заносить результаты опыта с Суламифью в дневничок? Вот завел.

И теперь пишу, что всюду в природе тишина и покой. Не шевельнется листочек. Шеф на работе по-прежнему скукожен тем, что все время приходится находиться в этакой «рабоче-спортивной форме». Расслабься ты! Во-о-о-на вишь инсульт за углом караулит. А ты расслабься. Не курил ни разу – попроси у Борис Михалыча сигарету, пошли Генку за ящиком пива, а Григория Афанасьевича – за воблой. Не хочет.

Не дрожит дубовый лист. Не сгорает рядом домик добровольного пожарного общества. Мария Степановна боится захворать «гепатитом Е», от этого она готова съесть даже цыганскую вошь. Молодые ребята покупают презервативы, разворачивают их за ивушкой, рядом с речкой, и кидают в воду. Зачем? Каждое утро мимо навстречу мне идет в свою контору серая женщина. Если ее немного причепурить да забить ее голову каким-нибудь конем в джинсах, то она, что ничуть не странно, посветлеет, намного улучшится и будет по моему примеру по вечерам купать в мыслях своего красного коня.

А от Суламифи нет вестей. Уже прошли установленные сроки. И в дневничке я поставил несколько вопросительных знаков. Сроки прошли. Что ж, я сам пойду, посмотрю, как там книжная червячка скользит между стеллажей, подавая будущим экономистам и юристам справочники по бухгалтерскому учету.

– Здравствуйте! – тихо и деликатно почти прошептала она.

В слове этом не было никакого оттенка. Суламифь можно принимать в разведчики. Она ничем не проявит себя. Да, мне кажется, это вот детское лицо несколько постарело. И еще, как же это я так сразу не заметил? – она была абсолютно одетой. Нет-нет, поймите меня правильно. В том же золотистом лоскутке, но все было на ней надето. Какой-то невидимый тулуп. Как же так она может то излучать, а то не излучать волны, те самые, от которых чумеешь?

– Тише, Миша, кот на крыше, – приказал я сам себе. – Буду озоровать!..

Я попросил принести сонеты Петрарки. Она равнодушно исчезла в глубинах своего пахнущего плесневелой затхлостью царства. Зачем мне Петрарка? Я на дух не переношу поэтов, падающих на колени перед пустяком, бабой! Если, конечно, они не ловчат и свои стихотворные строчки не используют в качестве силков.

Бесконечно молодая Суламифь была точно такой же, как тогда, у меня в кабинете. Равнодушной. И тут я показал ей язык. Она в ответ вежливо попросила расписаться в формуляре. В серой казенной бумажке я написал строгим почерком, стараясь: «Мигель де Сервантес Сааведра, улица Красных Партизан, 19».

Суламифь проглотила и эту пилюлю.

Последний экономист ушел из читального зала, шлепнув об кафедру толстым коричневым справочником по бухгалтерскому учету.

– Суламифь! – вздохнул я, кажется, делано. – Я пошутил. Это я молод, а ты стара.

Она знала, что я называю ее Суламифь. Третьей Суламифью. Вторая – у писателя Куприна.

– Вы шутите очень неумело и оскорбительно, – отчеканила она и зачем-то дунула в сторону, словно набираясь сил. – Я никогда уже к вам не приду. И вы в самом деле правы. Это противоестественно, что молодая девушка, такая, как я, портит себе репутацию, заходя в гости к сморчку-поэту. Мне просто было интересно. Вот и все, а вы уж возомнили. Нет, нет и нет, никакие ваши коврижки не затащат меня! И все ваши стишата, все ваши враки я сожгла тогда же. Пошла на огород, костерчик из них сделала, сожгла.

Я вспотел от этих слов, и у меня не нашлось что сказать. Она мне отомстила. Я очень медленно, мне показалось, очень медленно, так даже в кино не бывает при замедленной прокрутке, поднялся со стула. Я ведь вроде бы сидел. И стал переставлять ноги. Один шаг, другой. Дверь далеко. И уже у самой двери я услышал: «Вы забыли ручку… когда расписывались». Она сама подлетела ко мне и протянула блестящий цилиндрик. И вот, когда уже ручка была в моих пальцах, я взглянул на Суламифь.