Когда мы были людьми (сборник)

Она (!!!) показала мне язык. Озорством блеснули ее глаза. Она уходила на своих стройных ножках, а я стоял, прилипнув к косяку, и никак не мог проглотить слюну, разинуть рот и вздохнуть, наконец-то.

На улице сияло. Шелестел клен. Канализационный люк рядом с библиотекой был опять раздраен. В станице по-прежнему охотились на мамонтов. Э-э-э нет, злодеи! Мне рано в люк.

Я зашел в магазин и накупил сладостей. Птичьего молока. Рулет. Соку апельсинового, ананасового. Бутылку пива. Я стал угощать всем этим свою жену Татьяну Львовну. Наглый, отвратительно циничный тип, я еще посмел ее спросить: «Что ты, Танечка, хочешь к своему дню рождения, какой подарок?» Татьяна Львовна расцвела, не подозревая о том, что я решаю для себя наиважнейший вопрос. «Вот Суламифь, когда высовывала язык, была ли она одета в то время? А когда цокала каблуками? Кажется, на ней не было юбки и трусиков».

Почему я противник порножурналов? А потому, что все эти дамочки с надувными грудями – неодушевленные карандаши. Суламифь – другая. Я знаю, что она озорна и безмятежна, что она бедна, как мышка, что она горда, что она актриса и контрразведчица, что она играет со мной, играет, сама не зная, куда заведет эта игра. И разве не на одной игре держится жизнь на земном шаре? Ложбинка между грудями – загадочна, а шелковистая впадина вообще неизъяснима и необъяснима. Суламифь – вся загадка. Тайна. Чудо! Разве Бог против любви?! Он ведь все это сотворил, иначе бы мир прекратил свое существование. Рогожин перестал бы жечь деньги ради Настасьи Филипповны, цыгане перестали бы воровать коней. Что там говорить, даже рыжий электромагнат Анатолий Чубайс отдал бы свои электростанции назад, народу. Зачем ему электричество без любви?!..

Винительный

Как консервативна человеческая глупость! Для здравого, непьяного ума ничего не означает эта опушенная вьющимися волосами трубка. А вот стреляются из-за нее. Поднимают войны, сходят с ума. Троянская война, как известно, началась из-за пятивершковой трубки вполне заурядной Елены. Но потом – вершина эпоса, «Илиада», Гомер – слепой старец, коим мучают уже тысячу поколений филологических обалдуев.

Почему, почему такое ощущения счастья, кипения крови?! Как говаривал мой друг Сашка Коровин: «Хочется поцеловать тупую морду трамвая».

И вот эта молодая трубка зашла в мой кабинет, а я в соответствии с лучшими ханжескими традициями читаю ей мораль. О, это занудливое ханжество! От него девушке хочется выскочить на улицу и отдаться первому пьяному грузчику на магазинном складе, толкая спиной пустые ящики.

Она – Суламифь. Пришла-таки! Царственно сбросила со своих плеч вязаную кофточку. Как будто скинула с себя охапку виноградных листьев. Только ветра здесь нет, чтобы облепить ее тело невидимым шифоном.

Мы как ни в чем не бывало разговариваем о новой телевизионной передаче, в которой подопытные юнцы и подопытные девицы помещены в одно жилье. Вся страна подглядывает за ними.

– Мне нравится! – восклицает она. – Это честно. Никто ни от кого не прячется.

– А в Бомбее, – нудно сопротивляюсь я, – писают и какают на тротуаре, и никому не стыдно.

– А у нас был такой дядька, – возражает она, – рассказывал про книжку «Золотая ветвь». Говорят, есть такое племя, которое и трахается на тротуаре, а вот завтракают они тайно, закрывшись от посторонних глаз.

Я глохну от слова «трахаться». Как его произнесли такие чистые уста!

– Я же вам толковала, что никакая я не Прекрасная Дама, простая, как все, – кокетничает голосом Суламифь. Будто я не кокетничаю:

– Вот влюбишься в отчаянного мальчишку, только никогда не говори ему о своем чувстве, иначе остынет.

Я поучаю. А сам смотрю на реакцию. Суламифь принимает мои слова за чистую монету, она не усматривает здесь ревности.

– Влюблюсь! Потом! Только в кого? Современные кислые нытики? С ними неинтересно.

– А со мной?

– Более-менее.

– А ты бы пошла?

– Куда?

– Нет, сначала скажи, пошла бы?

– Хоть на край света.

Это не всерьез. И она плечами жмет. Не всерьез, мол.

– Пошла бы.

– Ну, тогда договорились. Возле мостика, знаешь этот мостик? Ну, мы недавно там были.

– Угу…

Что? Неужели согласилась? Неужели пробита брешь в сплошь цементном бастионе? И теперь только напор и натиск, как говорил какой-то немецкий поэт Гельдерлин, а ему вторил Гитлер «Дранг нах Ост», натиск на Восток. Восток – Суламифь, спелая виноградина, прижатая к зубам. Как счастливо она раздавится! И ведь согласна, согласна.

После своего согласия Суламифь стала вдруг вялой. И я неловко ткнулся в ее щеку губами. Братский, бесплотный поцелуй. Хотя щеки ее вспыхнули. Или мне так хотелось, чтобы вспыхнули. Человек – ужасно самолюбивая тварь. Карга тайно считает себя интересной женщиной, ну, не Брижит Бордо, но интересной, экзотической. А квадратно-гнездовой дурак мнит себя чуть ли не Платоном или Диогеном. От Диогена одно только – во дворе бочка из-под сельди. Так и я: «Щеки ее вспыхнули». От моего-то, пахнущего сигаретами, поцелуя.