Колючий Путь

Можно купить пистолет. Но тут надо разбираться в оружии, а то всучат какую-нибудь дрянь, которую в руке разорвёт. Ходи потом как дурак – живой, но без пальцев.

Перед тремя лестницами перехода броуновское движение толпы приобрело если не смысл, то направление. Дикобраз пристроился за курткой с изображением сложного узора, посреди которого странная рожа дразнилась длиннющим языком. С кончика языка слюна капала на надпись «C ya 12-21-12 Quetzalcoatl!».

Все ждут конец света. С нетерпением. Идиоты.

Или вот можно таблеток наглотаться. Знать бы только каких. Или вены в ванне вскрыть. Хотя нет, это подростковый эпатаж – несолидно. Вот я какой, никто меня не понимает, держите меня семеро, а то помру, а вы плакать будете. Тьфу. Тупость совершенная, не надо меня понимать и удерживать, мне всё с собой понятно.

Медленный – один шаг в минуту – подъём закончился. Теперь надо дотоптать до эскалаторов по облицованному серым мрамором коридору. Главное не попасть на стык двух толп. Той, что идёт в нужном направлении и той – что в обратном. Затопчут.

Дикобраз сунул руки в карманы и вперился в Кетцалькоатля. Ишь, харя. Как такой язык во рту у него помещается? Впрочем, Великому Змею пофиг, он нарисованный, а тут опять один эскалатор закрыт, а на остальные – как всегда.

На «Боровицкой» Дикобраз остановился у самого края платформы и задумался. Под поезд броситься? Тоже не то: глупая смерть, да ещё и грязная. А если машинист успеет затормозить, тогда что? Объясняй потом психиатрам, зачем ты это сделал. На работу наверняка бумажку накатают, придётся ещё и с первым отделом – или кем там – говорить. Нафиг это надо.

Со своей девушкой Дикобраз познакомился в институте. Учился он плохо, пропускал лекции и часто ходил за допусками к зачётам и экзаменам. В деканате он подрабатывала Вера, студентка вечернего отделения. Особенной красотой она не отличалась, зато любила футбола и компьютерные игры. Дикобраз решил, что влюбился и начал осыпать Веру розами и конфетами. Три года они так и «встречались». Ходили вместе в кино или в бар по выходным, перекидывались смсками по будням. И всё. Вера всем знакомым твердила, что они не пара. Дикобразу было больно, он отчаянно цеплялся за образ, который сам себе когда-то нарисовал; отлично понимал это, но продолжал отчаянно карабкаться по осыпающимся стенам.

Дважды он уходил от Веры, пафосно объявляя об этом по смс, но всякий раз возвращался, потому что без неё было пусто и тоскливо.

Вера ко всем этим экзерсисам относилась спокойно: есть Дикобраз рядом – хорошо, нет – ну и хрен с ним.

Муравьиная воронка в снах становилась всё глубже, а её стены всё отвеснее.

Подъехавший поезд отворил двери. Привычный филиал адского цирка повалил наружу. Под мрачными тёмно-красными сводами фантасмагория казалась особенно полной. Подвыпившие потёртые мужики. Облитые двумя вёдрами одеколона женщины. Галдящие дети с шариками на пластмассовых ножках и огромными комьями сладкой ваты в руках. Красный как рак велосипедист плотно прижимал к себе железного коня, стараясь не потерять его в беспощадном людовороте, втягивающем граждан от дальних дверей и выплёвывающим их с ускорением на платформу.

Дикобраз подождал, пока вся эта катавасия не выплеснется на перрон, увернулся от бабки, катившей скрипучую тележку с огромной клеёнчатой сумкой, и вошёл в вагон.

Пятачок перед межвагонными дверями был пуст. Всё угловое сиденье занимала грязная куча тряпья, воняющая как привокзальный сортир, в котором несколько дней подряд шла большая пьянка. Если приглядеться, в куче можно было разглядеть некое подобие человеческих черт. Вон там грязная вязаная шапка, а вон то огромный лишай на полщеки. В сторону дверей из кучи торчали заскорузлые, в тёмных пятнах, сальные штаны невнятного цвета. Продолжались они опорками из тряпья и полиэтилена.

Из-под кучи натекла большая тёмная лужа. В луже валялась банка из-под селёдки и окурок. Рядом весело перезвякивались недопитая бутылка газировки и аптечного вида пузырёк с красными ягодами на этикетке.

Народ брезгливо морщил носы и старался протиснуться в другой конец вагона. Кое-кто демонстративно прижимал платки к лицу. От застоявшейся вони резало глаза.