Коллекция профессора Стаха

Омельян Иваницкий рассказывал экскурсантам о Ренессансе в искусстве. Роман Панасович стоял в толпе посетителей и внимательно слушал, пытаясь поймать взгляд экскурсовода. И не мог. Глаза Иваницкого перебегали по лицам слушателей, не останавливаясь надолго ни на одном. Все лица для него сливались в одно, абстрактное, без выражения и эмоций, и он говорил ровно, законченными, округлыми фразами: давно знал, где следует чуть помолчать, на каком слове сделать ударение, а где — эффектный жест.

Он не спеша переходил от картины к картине, и экскурсанты толпились за ним. Иногда это внимание толпы возвышало его в собственных глазах… Тогда он сам казался себе значительно умнее и талантливее. Он начинал говорить с пафосом, не понимая, что становится в такие моменты смешным.

Но сегодня Омельян Иваницкий не ощущал того подъёма духа, что делал из него оратора. Он просто был на службе с её размеренным ритмом, скукой и будничностью.

Ему так хотелось послать ко всем чертям свою должность в музее и наслаждаться бездумной и лёгкой жизнью. Ведь давно мог это себе позволить. Но для вида ему, конечно, придётся работать ещё долгие годы. С нетерпением ждал отпуска. Вот тогда он наверстает упущенное — потешится на черноморском курорте всласть…

Экскурсанты остановились у картины известного художника. Иваницкий рассказывал что-то казённо-холодное.

Козюренко потихоньку протиснулся поближе к нему, стал в первом ряду слушателей. Наконец ему удалось заглянуть в глаза экскурсовода, но тот быстро отвёл взгляд, и все же это секундное скрещение взглядов вывело Иваницкого из равновесия — посмотрел на Козюренко внимательнее.

Теперь следователь не сводил с экскурсовода глаз. Иваницкий заметил это и забеспокоился, стараясь не смотреть на Козюренко, но непроизвольно поглядывал украдкой.

В конце концов, то ли эта незаметная для других игра встревожила Иваницкого, то ли между ним и посетителем с настойчивым взглядом установился какой-то контакт, то ли просто он пересилил себя, но обращался только к Козюренко.

Они стояли у портрета старого седобородого человека с тяжёлыми, мёртвыми глазами. Иваницкий, рассказывая о мастерстве художника, спросил:

— Ну, что вы можете сказать об этом человеке, жизнь которого уже кончается? Вот вы, товарищ? — злорадно посмотрел на Козюренко. Хотел отплатить незнакомцу за наглые взгляды, поставить его на место.

На секунду-другую воцарилось молчание. Экскурсанты с любопытством воззрелись на Козюренко. А тот, не ожидая такого выпада, немного растерялся. Но конечно, следователь подсознательно был готов к любому вопросу. Неторопливо ответил:

— Я вижу в его глазах страх смерти. Жизнь этого человека была тяжкой и греховной, и теперь он не то что раскаивается и сожалеет о сделанном, а боится расплаты. Этот человек уже мёртв, ибо страх убил в нем человека…

— Субъективное толкование, весьма субъективное, — попробовал улыбнуться Иваницкий. — Но в основном вы правильно поняли художника…

Экскурсовод продолжал свой рассказ, а Козюренко думал, что, вероятно, он ошибся, потому что, кроме равнодушия, в глазах Иваницкого он ничего не заметил…

Козюренко отстал от группы и зашёл к директору музея. Он попросил припомнить все обстоятельства, связанные с посещением американскими туристами квартиры профессора Стаха, пояснив, что это имеет важное значение для расследования убийства.

— Надеюсь, — директор поднял на лоб выпуклые очки, посмотрел доброжелательно-грустным взглядом близорукого человека, — вы не подозреваете в этом злодеянии наших искусствоведов? Ибо там, я слышал, было применено оружие, а оружие и искусство несовместимы.

— Мы никого не подозреваем, — сухо перебил его Козюренко, — а выясняем факты, и ни одна мелочь не должна пройти мимо нашего внимания.

Директор сдвинул очки на нос, смотрел теперь из-под стёкол по-птичьи пристально. Пояснил, что среди американцев был один достаточно известный коллекционер. Он, бесспорно, не мог не слышать о собрании профессора Стаха, и поэтому его просьба о возможности ознакомления с этой коллекцией не вызвала ни у кого возражения, наоборот, администрация музея отнеслась к нему с пониманием, связалась с профессором, и тот разрешил осмотреть свою коллекцию икон. Кстати, обо всем этом он, директор, уже рассказал работнику милиции, и ему странно, что следователь снова затронул этот вопрос.

— К сожалению, приходится! — сказал Козюренко, и директор понял, что отказываться тщетно.

— Спрашивайте! — согласился он. Снял очки и начал протирать их белоснежным платком.

— Кто из экскурсоводов сопровождал американских туристов в музее?

— Омельян Иванович Иваницкий, наш научный сотрудник. Он хорошо знает своё дело и свободно владеет английским. Иваницкий, как правило, работает у нас с иностранцами.

— Именно Иваницкий и передал вам просьбу американцев ознакомиться с коллекцией Стаха?

— Нет, он был только переводчиком. Ко мне лично обратился мистер Берри — коллекционер, о котором я вам говорил.

— И Иваницкий договаривался с профессором?

— Нет, я звонил ему сам.

— Но сопровождал иностранцев Иваницкий?

— Да, я поручил ему это.